Алексей Кривоносов - Слово и мысль

Тот факт, что у разных народов — разный уровень развития мышления, не доказывает того, что язык и мышление неразрывны. То, что считают «неразрывностью» языка и мышления, есть развитие мышления, мысль ищет для себя соответствующие знаки, чтобы выразить себя вовне. Но мысль для этих целей может использовать и иные, уже готовые для других целей знаки, или заимствовать их из других языков. Тезис Ленина «история мысли есть история языка» свидетельствует не о том, что они «неразрывны», а лишь о том, что мышление, желающее быть выведенным из мозга наружу, не может обойтись без материальных знаков, любых языков. Основой этой «неразрывности» служит сам знак, его условная, произвольная природа. Он не связан ни зеркально, ни как-то иначе с отражаемым предметом. Язык и мышление не спаяны друг с другом органически.

Так как в теоретическом языкознании сущность языка как последовательная, непротиворечивая теория не понята, то отсюда — «разброд и шатание» по разным теоретическим закоулкам. Теоретическое языкознание в значительной степени погрязло в непрофессионализме. Главные методы сегодняшних теоретиков «марксизма — ленинизма» в языкознании — комментарии классиков, подгонка языкового материала под их высказывания, скольжение по верхам, отсутствие глубины. Оно пронизано тотальной идеологией и догмами. Вот как просто решается проблема взаимоотношения языка и мышления: язык и мышление спаяны неразрывно, это двухсторонняя сущность. Материальной оболочкой, в форме которой существует мышление, является язык, сознание существует в форме языка [Колшанский 1965].

Что здесь истина? В каком смысле знак и мышление — одно и то же, неразрывны? Прежде всего надо отметить, что язык, если под ним понимать только систему материальных знаков (устных или письменных), лишь часть мышления. Это не «непосредственная действительность мысли», жизнь мысли не выражается в материи знаков, даже если эта материя — «движущиеся слои воздуха» (Маркс). Мысль не может существовать в материальной оболочке слова, она не может «передаваться» и восприниматься через эту материальную оболочку. Материя знака должна прежде превратиться в её идеальные образы. Материю слов мы, конечно, понимаем, но только нашим мозгом, а не зрением и слухом, этими нашими рецепторами чувственного, но не абстрактного, логического мышления. Материальных звуков и букв в мозгу нет, они там откладываются лишь путём психических ассоциаций как идеальные следы словесной материи.

Как в словах закрепляются и передаются из поколения в поколение результаты познания мира? Только черезматерию слов, но не в самой материи, живущей вне мозга человека, а через идеальные образыэтой материи, живущие в сознании. И не передаются, а по психической ассоциации вызывают те же, или приблизительно те же идеальные образы в сознании слушателя и читателя. Наш язык, если иметь в виду только его материю, «движущиеся слои воздуха», — не есть наше сознание, до тех пор, пока эти «слои воздуха» не вызовут в мозгу соответствующие идеальные ассоциации. Человеческий язык — вторичное по отношению к сознанию явление. Материальный человеческий язык только тогда становится языком человеческого мозга, когда он входит в мозг в виде идеальных образов (фонем, понятий, суждений, умозаключений).

Действительно, процесс мышления невозможен через сугубо материальные языковые формы. Прежде всего потому, что сама эта материя «не поместится» в мозгу, и не может «выдаваться», как со склада, собеседнику, читателю. Процесс мышления невозможен также в том случае, если бы мы пытались «передать» наши мысли собеседнику и воспринимать их от него непосредственно, без их внешней материальной оболочки, без слов, которые ассоциативно связаны с той мыслью, которую мне хочет передать собеседник. Идеальное нечем «передать», кроме как через внемозговую материю языковых знаков. Но сама материя знаков (1) — это внемозговой элемент, и чтобы материя знаков могла участвовать в процессе познания и коммуникации, она должна ассоциативно превратиться в идеальные образы этих знаков, фонемы (2), которые одновременно становятся условными, немотивированными идеальными образами или понятиями (3) о внешних предметах (4). Следовательно, «обмен мыслями и передача» их другим поколениям опирается одновременно и на материю слов, и на их идеальные образы, их логические формы (фонемы, графемы, понятия, суждения), находящиеся в сознании.

Но это не значит, что мышление, как утверждают многие лингвисты, невозможно вне языковых форм. Возможно, и даже необходимо, и является, пожалуй, даже главным видом нашего процесса мышления, и в данном случае нам не требуется «озвучивать» наши мысли. Но это, во-первых, не только та наша «внутренняя речь», когда мы бессознательно и беззвучно приводим в движение нашу речедвигательную систему (и даже в этом случае сами звуки произносятся только в уме), а тот наш процесс мышления, когда в нашей голове неожиданно рождаются различные догадки, предположения, решения, выводы и пр., что, в основном, и происходит в сокращённых умозаключениях, энтимемах, вне всякой связи с материей знаков.

Мысль о том, что язык и мышление спаяны неразрывно, что язык — это двухсторонняя сущность, сквозит в работах многих лингвистов, она стала своего рода избитой фразой общего языкознания, но эта научная идея у всех выражалась по-разному: отличались лишь степень и формы этой спаянности. «Существует органическая связь языка с мышлением» [Филин 1982:95]. Язык и мышление, по Колшанскому, неразрывны, это органическая двусторонность, эту «неразрывность» он видит в сравнении с листом бумаги — его нельзя разрезать, не нарушив единства: мысль — лицевая сторона листа, а звуки — обратная. Нельзя разрезать одну, не разрезав одновременно и другую. Так и в языке — нельзя отделить ни мысль от звука, ни звук от мысли. «Неразрывность существования языка и мышления предполагает их органическую двусторонность. Лишь научная абстракция может направлять свой интерес преимущественно на ту или иную сторону, не нарушая их реального, исконного единства». [Колшанский 1965].

Однако никакой «неразрывности» языка и мышления не существует, ибо, во-первых, сами процессы мышления неоднородны. Есть мышление в чувственно-наглядных образах, как результат непосредственного воздействия объектов действительности на органы чувств, и оно не нуждается в языковых знаках. С другой стороны, есть обобщённое, абстрактное мышление, осуществляющееся в логических формах. Здесь ассоциации между объектами и знаками, т.е. фонемами и понятиями обязательны.

В отрезке речевой цепи между говорящим и слушающим идеальное не присутствует, оно лишь в сознании каждого из них, и только в силу того, что всякое идеальное не может существовать вне мозга говорящего и слушающего. Но так как у говорящего и слушающего с определёнными материальными знаками ассоциативно связано определённое значение, находящееся в их головах, то слушатель, воспринимая эти звуки, ассоциирует с ними то же значение, благодаря чему достигается взаимопонимание. Следовательно, нет неразрывной связи языковых знаков и мышления: материя знаков — вне мозга, идеальное от них и от реального предмета — в мозгу.