Алексей Кривоносов - Слово и мысль

В лоне этой новой науки вопрос об отношении между мышлением и языком (речью) был бы снят с самого начала по той причине, что он там даже не мог бы встать. В ней с самого начала ни мышление не рассматривалось бы само по себе, т.е. в отвлечении от языковой формы его выражения, ни язык не рассматривался бы иначе, как естественная, необходимая и, следовательно, единственная форма, без которой мышление вообще не может осуществляться, представляться и мыслиться [Там же:92]. Такой ход мысли не выдуман автором, можно сослаться на сотни работ, где говорится о «речевом мышлении», «словесном мышлении» и понятие чистого мышления без языка считается предрассудком старой логики. По мнению авторов таких работ, нет проблемы суждения, отличной от проблемы высказывания, она сливается в одну проблему, как и проблема понятия слилась с понятием слова [Там же:92].

Утверждения Ильенкова частично прокладывают путь к пониманию сущности так называемого «взаимоотношения языка и мышления» и в то же время порождают много вопросов. Так как «чистое» мышление отброшено и оно, якобы, всегда выступает в союзе с языком, то это означает, во-первых, что реальность внеязыкового мышления игнорируется, во-вторых, отрицается взаимодействие двух ступеней абстракции в мышлении — логического и семантического.

В языке может существовать то, чего в мышлении уже нет, утратило логическую мотивированность. Но, например, Серебренников не может дать объяснения этому факту, он удивляется тому, что вещи уже нет, а слово осталось, ведь они неразрывны! Ведь слово, по его мнению, тоже должно исчезнуть! Такое мнение есть проявление следствия — видеть в языке и мышлении неразрывное единство. Он утверждает, что знак подобен вещи, мотивирован свойством вещи, т.е. каждая вещь имеет своё собственное имя и этими именами исчисляется количество вещей и предметов в мире. И в то же время, противореча себе, он считает, что слов в языке больше, чем реальных предметов в мире. Забыты философские законы взаимоотношения материального и идеального в языке, законы знака, теории отражения.

А ларчик здесь открывается просто: движение истории народа, общественного развития, развитие и совершенствование техники и науки и другие факторы заставляют человека приспосабливать свой язык к новым реалиям жизни. Тем самым утрачивают хозяйственное или научное значение некоторые слова и термины и их место занимают слова, отражающие современные достижения в научной и культурной жизни общества. Язык подвижен, эластичен и этому он обязан немотивированным, условным знакам, способных сочетаться один с другим самым причудливым образом.

Панфилов ставит вопрос и не находит на него ответа: почему мышление носит общечеловеческий характер, но осуществляется при помощи языков различной типологии? Как совместить здесь «неразрывное» единство языка и мышления, если мышление — общечеловеческое, а языки национальны? На этот вопрос невозможно ответить, если быть зашоренным априорной «марксистской» теорией неразрывности языка и мышления, которая родилась из простейшего, обыденного, обывательского убеждения в истинности «здравого смысла». Действительно, мы не можем ни слушать, ни писать, ни читать, ни понимать, ни думать вне и помимо материальных языковых знаков, будто они прочно приклеены к соответствующим реальным предметам, действиям, событиям, качествам, отношениям. А так как языков много, и разных, а предметы для всех людей — одни и те же, то мы в замешательстве и ставим себе подобные вопросы. Необходимо, чтобы лингвисты вспомнили о том, что языковые знаки произвольны, ничем не мотивированы — и большинство лингвистов справедливо придерживаются именно такого взгляда.

Языковой знак — не природный звук, а сделан человеком и представляет собой определённую структуру. Знак построен по определённой модели, в которой его материя образует уровень (1), который в мышлении представлен идеальным, абстрактным двойником в виде фонемного уровня (2), именно он, этот идеальный, абстрактный, логический образ знака, т.е. фонема, прочно, но в то же время условно, немотивированно связан в мозгу ассоциативной связью с идеальным образом реальной вещи, логическим понятием, т.е. с уровнем (3), которое указывает нам на реальный предмет, это уровень (4). Именно в модели знака находится разгадка: почему ограниченное количество знаков в языке открывает неограниченные горизонты для мышления. В этом идеальном, логическом, промежуточном между двумя материями звене (2) — » (3), между материей знака и материей внешнего предмета и заложен весь фокус: любой внешний материальный предмет ( берёза ) (4) для людей всех наций — один и тот же.

Это чувственное мышление, общее для всех людей. Но этот предмет означен в разных языках различными материальными знаками (1). Но так как, во-первых, материальные языковые знаки (1) и реальные материальные предметы (4) не могут находиться в мозгу в их материальной форме, то они, эти две материи представлены в мозгу их идеальными образами — знака как фонема (2), а внешнего предмета — как понятие (3). Поскольку внешние объекты для всех людей — одни и те же, поэтому и сами эти предметы, и их знаки имеют идеальное или логическое представление в мозгу всех людей как одно и то же (2 и 3). А так как языковые знаки условны, и любым знаком можно обозначить любой предмет, то создаётся свобода выбора знака для любой вещи. Идеальное знака (2) и идеальное материального предмета (3) в мышлении всех людей одно и то же (например, берёза ), но за ним скрываются совершенно различные по их названию материальные объекты ( берёза, Birke, bouleau, birch ) — в одном случае знаки, в другом случае — предметы. Реальный предмет для всех людей — один и тот же, но его идеальный образ в виде цепочки фонем — совершенно различен от языка к языку, потому что языковой знак произволен, немотивирован. Этот предмет, весь этот мир и есть тот объект, который отражается в мозгу одним и тем же общечеловеческим мышлением, но через разные идеальные образы национальных материальных языковых знаков.

Например, теории «лингвистической относительности» и «языковой картины мира», решая эту же проблему, и ставя её в такой же плоскости, как это делает, например, Панфилов, действительно, доказала, но обратное тому, что показывает нам реальность, т.е. что есть одно, единое, общечеловеческое, логическое мышление, но не существует столько же национальных логических мышлений, сколько существует языков. Теория «неразрывности» языка и мышления, как и теория «лингвистической относительности» шла по ошибочному пути, выбросив в модели знака промежуточные уровни (2 — » 3) между материей знаков и самими реальными предметами.