Алексей Кривоносов - Слово и мысль

Для Панфилова главное — «неразрывное единство языка и мышления», а всё остальное будем подгонять под эту идеологему. Поэтому он так и пишет: «Это проблема, имеющая кардинальное значение не только для общего языкознания, но и для теории познания…, может быть решена только при дифференцированном подходе к различным языковым уровням в плане их соотношения с мышлением». Следовательно, нет прямолинейной и однозначной зависимости языковых явлений всех уровней от мышления(выделено мною, — А.К.). Структура мысли обусловливает структуру языка только того уровня, который непосредственно участвует в выполнении языком его коммуникативных и познавательных функций [Панфилов 1963:10 -11].

Таким образом, «неразрывность языка и мышления» ликвидирована самим же автором за счёт разделения слов на два лагеря: на связанных с мышлением и не связанных с мышлением. А между тем, ещё ранее до него, раздельность происхождения и существования языка и мышления была убедительно доказана Выготским, утверждавшим, что и то, и другое имеют различный онтологический источник своего бытия. Уорф тоже пишет: «… язык, несмотря на его огромную роль, напоминает в некотором смысле внешнее украшение более глубоких процессов нашего сознания, которые уже наличествуют, прежде чем возникнет любое общение, происходящее при помощи символов или сигналов…» [Уорф 1960:190 — 191].

Марксистская теория о неразрывности языка и мышления привела теоретическое языкознание в тупик. Уже простейшие аргументы разбивают эту теорию, которая не представляет никакой научной ценности, но выпестованной идеологией во всех гуманитарных науках: почему существует общечеловеческое мышление, одно и то же для людей всех наций, и в то же время множество реальных языковых систем? Если язык «неразрывен» с мыслью, то почему я не понимаю китайского, татарского, японского, английского, немецкого, французского и всех прочих языков? Наверное, потому что все люди этих наций мыслят разными «мышлениями» и видят множество миров по количеству языков на Земле. Но тогда как и почему люди одной и той же нации понимают друг друга? Если они мыслят на одном и том же языке и понимают друг друга, то для чего тогда существуют тысячи переводчиков, если люди одной нации не хотят быть отрезанными от науки и культуры других наций, говорящих на ином языке? Если бы язык и мышление были «неразрывны», то, поскольку существует единое общечеловеческое, логическое мышление у людей всего мира, то было бы достаточно написать роман «Война и мир» на русском языке, и весь мир обязан был бы его понимать в русском оригинале, без переводчиков.

Если под «неразрывностью» языка и мысли лингвисты и философы понимают неспособность людей общаться без языка, накапливать и передавать будущим поколениям знания, то здесь, как и при непосредственном общении, нужен посредник между разными языками — общечеловеческое мышление. Оказалось, что хотя языки-то разные, но мышление у людей всех наций — одно и то же. Но как происходит взаимообщение людей, наделённых множеством различных языков, с единым для всех типом мышления — и чувственным, и логическим?

Некоторые философы также убеждены в «неразрывности языка и мышления» (Войшвилло, Горский, Щедровицкий). Мысль как «внутреннее содержание» знаковой формы нельзя признать чисто идеальной. Она и есть некоторая знаковая форма, отражающая и воспроизводящая некоторую связь вещей в силу того, что отдельные её составляющие соотнесены как знаки с определёнными объектами. Когда говорят о мысли (понятие, суждение), то это не голая мысль, а также знаковая форма её представления. Мысль — это не психическое образование, не то, что имеется в голове человека, а некоторые знаковые формы в языке. Мысль — это языково-знаковая форма отображения действительности. [Войшвилло 1969:133 — 134].

«Диалектический материализм учит, что язык непосредственно и неразрывно связан с мышлением. Этой неразрывной связью языка и мышления определяется и роль языка в познании. Мысль формируется, существует и передаётся одним человеком другому в форме материальной оболочки, т.е. в форме слов и сочетаний… Органическая связь языка и мышления определяет и огромную роль языка в познании. Язык — не только условие формирования мысли, но и закрепляет успехи познавательной деятельности, закрепляет опыт, накапливаемый людьми из поколения в поколение. [Горский 1957:74 — 76].

Мышление не есть нечто непосредственно воспринимаемое, оно дано нам в языке, точнее — нам дан язык, в котором осуществляется мышление. Но и язык существует в неразрывной связи с мышлением. Нельзя исследовать отдельно язык и мышление, а брать объект в единстве как ещё нерасчленённое целое, где язык и мышление — это его стороны, т.е. это «языковое мышление». [Щедровицкий, ВЯ, 1957, №7:56].

Обычно люди не воспринимают язык и мышление раздельно, для них это — единый организм. Взаимоотношение языкового знака и психического образа обозначаемого предмета с точки зрения практического, т.е. психологического восприятия в речи говорящие и слушающие как их раздельность не воспринимают, им кажется, что язык и мышление слиты неразрывно воедино. Для носителей языка между мышлением и знаками нет дистантного характера связи. Это, действительно, так, и только потому, что эта связь в сознании говорящих превращается в теснейшую ассоциативную связь между знаком и обозначаемым этим знаком предметом, логическим понятием об этом предмете. Эти психические отражения в сознании, т.е. ассоциативные связи и принимают обычно за «неразрывную связь» языка и мышления. Но эта «неразрывная» связь не существует. И только в силу условности и немотивированности языкового знака. Если эту связь называть неразрывной, то только потому, что она, будучи условной и немотивированной, усвоена ребёнком вместе с молоком матери. Поэтому считается, что слова имеют значения, а на самом деле этим «значением» обладают не слова сами по себе, т.е. сама материя знака, а это значение локализовано в мозгу, именно как ассоциативная, психическая связь мысли с внешним предметом.

О взаимоотношении языка и мышления оригинальную точку зрения высказал отечественный философ Ильенков, считающий, что ни языка, ни мышления как нечто отдельного не существует, что, в принципе, верно. Но эта половинчатость того и другого, по мнению Ильенкова, даёт в сумме именно то, что и есть истинный объект познания — «речевое или языковое мышление» (т.е. семантическое мышление).

Послушаем Ильенкова: мышление и язык (речь) — это две одинаково односторонние абстракции, и выражаемая в них «конкретность» есть нечто третье, само по себе ни мышлением, ни языком не являющееся. В этом случае логика (наука о формах мышления), как и лингвистика (наука о формах языка) — лишь два абстрактных аспекта этого третьего, реального, конкретного предмета (процесса), не получающего своего конкретного, истинного изображения ни в той, ни в другой науке [Ильенков 1977:92]. Поэтому всю предшествующую историю и логики, и лингвистики надо объявить предысторией новой науки, в рамках которой должны найти своё переосмысление все специальные абстракции (и все понятия и термины) как логики, так и лингвистики.