Алексей Кривоносов - Слово и мысль

Подтверждением этому может служить пересказ текста: мы это делаем, в основном, не в словах оригинала, они уже забыты, а в своих собственных словах, не нарушая исходного смысла оригинала. Мы передаём смысл оригинала своими словами только потому, что запомнили не слова и грамматические формы оригинала, а его смысл, и только потому, что запомнили этот смысл в его соответствующих логических формах. Воспринятое содержание текста запоминается слушающим (читающим) именно как последовательность логических форм мысли, а не как последовательность семантико-грамматических форм мысли, которые всегда более подробны и пространны, чем содержащиеся внутри них абстрактные логические формы. Отсюда естественно заключить — и это соответствует теории информации, — что в процессе передачи информации её исходное количество теряется и никогда не увеличивается на выходе. Овладение логическим смысломтекстов (письменных и устных) является самым верным и надёжным каналом для проникновения в чужую индивидуальность, в культуру других народов, в дух минувших эпох.

Цель понимания чего-либо может быть разной, например, понимание собеседника. Более высокий уровень понимания есть понимание внутренних взаимосвязей и причинно-следственных отношений между двумя и более фактами и событиями. Наивысшей формой понимания можно считать создание теории объекта со всеми его внутренними отношениями, которые можно выразить в системе умозаключений. Эту мысль хорошо выразил Г. Гийом, который данному вопросу посвятил немало вдохновенных страниц. «Опыт, представляющий собой наблюдение, ценен только тогда, когда он ведёт к новому, не достигнутому до этого времени пониманию. Научная деятельность — это in extenso (дословно, — А.К.) колебание от наблюдения к пониманию, превосходящему наблюдение, и от этого понимания к наблюдению на своём уровне» [Гийом 1992:45]. Ср.: «От живого созерцания к абстрактному мышлению и от него к практике — таков диалектический путь познания истины, познания объективной реальности» [Ленин т. 29:152 — 153]. Ср. также: «Мысль человека бесконечно углубляется от явления к сущности, от сущности первого, так сказать, порядка, к сущности второго порядка и т. д. без конца» [Ленин: т. 29:227]

Теория чего-либо есть высшая степень понимания. Построить теорию — это значит понять нечто в самом высоком смысле. Отсюда — необходимость завершить понимание вещей построением теории. Видение высшего уровня приходит часто в виде озарения, неожиданно, из глубокого понимания. «Для меня привлекательность теории заключается в том, что вместо видения фактов она даёт их понимание, ведущему к высшему видению, которое находится на содержательном уровне. На мой взгляд, понять — это дойти в теоретизировании до предела, как бы мало ни удалось понять. Максимум понимания — это и есть хорошая теория» [Гийом 1992:25].

В основе процесса понимания лежит формальная логика, т.е. логические формы мысли, а они выражены конкретными семантико-грамматическими формами языка. Но человек понимает себя, других и весь мир не этими конкретными языковыми формами, а логическими формами мысли, ассоциативно манифестируемыми этими конкретными языковыми формами. Авторы теорий «лингвистической относительности» и «языковой картины мира» остановились на полпути, полагая, что конкретные языковые формы — первая и последняя инстанция среди средств мозга, через которые они, как им кажется, познают мир и которые служат средством коммуникации и понимания друг друга в этом процессе. Однако не язык есть мой мир, а моё мышление, которое познаёт мир в своих логических формах, есть мой «второй» мир, представленный в мозгу идеально, но не материально ни в виде материи слов, ни в виде материального мира.

В основе процесса понимания лежит формальная логика, т.е. абстрактные, логические формы мысли (понятия, суждения, умозаключения), выраженные в конкретных материальных формах языка, которые, однако, не находятся и не могут находиться в мозгу в силу чужеродной для мозга материи. Человек понимает себя, других и весь мир не материей языка, а ищет и находит (одновременно и молниеносно, автоматически и преимущественно бессознательно) в языковых формах то, ради чего они существуют — логические формы мысли. Если идти на поводу у теорий «лингвистической относительности», «языковой картины мира» и теории «дегуманизации языка», для которых язык в его семантических и грамматических формах и звуки языка, образовавшиеся исторически, на основе общественного договора, самодостаточны, чтобы понимать и отражать мир, то мы неизбежно придём к выводу, будто мой язык — это мой мир, будто возможно «Язык о языке» (название сборника под ред. Арутюновой), будто у каждой нации свой мир, зеркально отражённый в лексико-семантической структуре языка.

Процесс понимания связан, естественно, с процессом перевода с одного языка на другой: без понимания того, что переводишь, нет перевода, иначе в лучшем случае мы делаем лишь подстрочный, а не художественный перевод. Естественно, понимание процесса «понимания» открывает завесу и над сложнейшей проблемой: как люди познают мир и самих себя.

Породив языковые знаки, мышление само попадает в плен коммуникативной деятельности, осуществляющейся с помощью тех же знаков. Новая информация в речевой форме увеличивает скорость развития самого сознания и приёмов его функционирования, т.е. к совершенствованию механизма мышления. Только в этом случае надо считать, что сознание формируется и совершенствуется с помощью знаков, есть продукт речевой деятельности. Даже когда сознание достигло своего высшего развития, оно ограничено своей черепной коробкой и у него нет иного средства спасения, кроме языковых знаков. Их надо найти и согласовать с заданной мыслью. Речь протекает автоматически, почти бессознательно, без спотыкания о языковые материальные знаки (ср. «слова — паразиты»: э, э, а, а, перед каждым словом), но лишь в речи на известные темы. Ведь для каждой мысли не может соответствовать только данная, готовая для неё языковая форма, её ещё надо найти и сформулировать.

Как писал В. Гумбольдт, всякое понимание есть непонимание. Это действительно и для самого говорящего или пишущего, ведь сама речь есть стремление выразить свои мысли так, как они задуманы в тиши нейронных клеток, ещё не будучи выведенными за их пределы. Но говорящий не может выразить эти мысли слушающему непосредственно, прямо из мозга, приходится обращаться к знакам, материальным проводникам нашей мысли. И говорящий неизбежно наталкивается на препятствия, на материю знаков. Однако говорящий и пишущий часто остаются неудовлетворёнными своими высказанными мыслями, пока не найдено именно то, что они хотели выразить. Отсюда — афоризмы: «Мысль изречённая есть ложь» (Ф. А. Тютчев), «Мысли умирают в ту минуту, когда они воплощаются в слова» (А. Шопенгауер). В поэзии мы иногда слышим жалобы поэтов на невыразимость мысли, на трудности, которые их подстерегают при попытке выразить нужную мысль. Это «беспокойство мысли», не нашедшей своего истинного воплощения. Вот, к примеру, эти жалобы: