Ася Пекуровская - «Непредсказуемый» Бродский (из цикла «Laterna Magica»)

«На вопрос “Что хотел сказать автор « Представления »?” раньше я с ходу отвечал: “Ничего не хотел. Бродский вложил в поэму всю свою ненависть к стране. А я добавил”. Позже я понял: это – ошибка, дефект терминологии. На нашей земле, столь часто и непринужденно меняющей названия, слово “ненависть” не имеет прямого смысла: любой снимок, сделанный в режиме репортажа, точное словесное описание событий, не говоря о звуко– и видеозаписи, всякое документирование априори есть глумление над национальными святыми <���…>.

В поэме Бродского, написанной в 1987 году, России представлен один из самых дурных ее образов. Из милых и пошлых черт 70–80-х неожиданно сложился портрет 90-х. В этом портрете Отечество повернуто азиатскою стороной. Что же делать, если Поэт так представил себе издалека Отечество, и, о ужас, оно вскоре оказалось именно таким ». [248] Бродский, И. Представление. М.: Новое литературное обозрение, 1999.

Но имел ли Бродский намерение создать «один из самых дурных образов» России? Скорее, его миниатюрные зарисовки были не более чем упражнениями, в которых клише и даже ненормативной лексике отводилась определенная структурная роль.

Подобные упражнения известны, например, и у Пушкина:

И конечно же, у Мандельштама:

Как и другие поэты, прибегающие к этому жанру, включая Одена, Бродский искал в клише пародию и пастиш.

Иногда через клише открывается метод. Читатель может узнать, как делались стихи, именно через то, что мы называем фарсовыми стихами.

Николай Гумилев связывал рождение стиха с возникновением сильной рифмы. У Бродского стих часто рождался из тривиальностей. И именно в «Представлении», так разъярившем Солженицына, фарсовые стихи могли стать ключом к пониманию нефарсовых:

Позволю себе оговорить, что сочинение трактата о том, как из фарсовых стихов Бродского рождались нефарсовые, не входит в мои задачи. Однако вопрос этот будет затронут в следующей главе в контексте понимания поэзии самим Бродским.

Общим местом в литературе является признание Бродского о том, что поэзия «выше» прозы, высказанное им в статье «Поэт и Проза» (1979). «Поэзия занимает более высокое положение, чем проза, и поэт, в принципе, выше писателя», – писал он, возможно, предложив объяснение тому факту, что его поэзия находит большее признание у русского читателя, чем проза. Но что именно могло подвигнуть Бродского на это признание? Поэт может сочинять прозу, в то время как писателю язык поэзии недоступен; все знаменитые писатели начинали с поэзии, в то время как знаменитые поэты никогда не начинали с прозы. Так рассуждает Бродский, делая на основании этого (тривиального) наблюдения не менее тривиальные выводы.

Прозаик учится у поэта «зависимости слова от контекста, умению фокусироваться, устранению самоочевидного, опасных последствий возвышенного мышления. А что поэт заимствует из прозы? Немногое: внимание к деталям, разговорную речь и бюрократизмы и, в редких случаях, уроки композиции (лучшим учителем которой является музыка)». [258] Brodsky. J . “Poet and Prose”. Translated by Barry Rubin // Less than One. Op. cit. P. 176–177.

Отличие поэзии от прозы наблюдается в сознании Бродского и в выборе топики. «Есть темы, которые возможно описать лишь в прозе. Рассказу с участием более трех персонажей противится любая поэтическая форма, исключая эпос. Размышления на исторические темы, равно как воспоминания детства (в которых поэт вовлечен так же, как простые смертные) более естественны для прозы». [259] Brodsky, J. Less than One. Op. cit. P. 178.

И все же, хотя в своих рассуждениях о поэзии (и прозе) Бродский отделывается лишь общими местами, читатель убежден, что где-то за пределом слов, возможно, на уровне интуиции, Бродский вкладывает в свои оценки пусть одному ему известный, но глубокий смысл. И читатель готов даровать Бродскому в кредит веру в то, что, как поэт и прозаик, он уже прочертил четкую границу между этими двумя стихиями (поэзией и прозой). Но правомерен ли этот кредит? Ведь, предложив читателю рассуждение о несовместимости поэзии и прозы в 1979 году, Бродский утверждает нечто противоположное два года спустя.

«Собственно говоря, никаких границ между прозой и поэзией в моем сознании не существует. <���…> Что касается вообще повествования как такового, то есть рассказа, я могу это делать и в стихах, и в прозе. Иногда… ну, просто устаешь от стихов… Более того, когда вы пишете прозу, то, в общем, возникает ощущение, что день более оправдан. Потому что, когда вы пишете стихи, там, скажем, все очень шатко и очень неуверенно. То есть вы не знаете, что вы сделали за день или чего не сделали. В то время как прозы всегда можно написать две страницы в день», – сообщает он интервьюеру Виталию Амурскому в 1981 году.