Стефано Капилупи - Провидение и катастрофа в европейском романе. Мандзони и Достоевский

Неоднократное повторение «Я больше не человек» ведет Безымённого к мысли о прощении :

…ведь я же могу сказать ей: ступайте и радуйтесь; я увижу ее изменившееся лицо, скажу ей: простите меня… Простить меня? Я – прошу прощения? У бабы? <���…> Да, и все-таки, если бы это слово, единое только слово могло бы принести мне успокоение, сняло бы с меня эту чертовщину, я произнес бы его непременно… [239]

Только через милосердие, сострадание и прощение, по Мандзони, совершается великое чудо обращения, возвращения грешной души к деятельному искуплению.

Невероятный на фоне всего романа случай такого стремительного обращения злодея к Богу в какой-то мере уже подготавливает читателя к необходимости явного трагического финала. Но финал романа, как известно, оказывается далеко не банальным и, будучи позитивным в плане развития сюжета, он действительно сохраняет весь трагический накал, оставляя сложнейше вопросы без четкого ответа. Мандзони таким образом не следует за каким-то художественными, жанровыми, стилистическими ограничениями и правилами, писатель стремится передать прозу жизни и на фоне этой прозы по истине важнейшим элементом остается изображение бескрайности Божьей милости, которая дает шанс такому человеку, как Безымённый. Чудо Божьей милости, по Мандзони, не в том, что по земной справедливости праведник обретает заслуженное спасение, а грешник – страшное наказание. Ведь, даже принимая горькую смерть, праведник и без того остается под покровительством Бога, а чудо – в озарении человека, жившего так долго во грехе, и в прощении Божьем, на него снизошедшем. Никакой социальной справедливостью спасение от тяжкого наказания для фра Кристоферо в свое время или для такого преступника, как Безымённый, у Мандзони не объясняется [240]. Это спасение можно объяснять только в религиозном духе, и соответствующий контекст романа вполне убедителен в изображении своего рода Адама после грехопадения, которому со знанием о добре и зле предстоит начать новую жизнь во искупление своей вины.

Принимая решение встретиться со святым подвижником кардиналом Борромео, Безымённый испытывает и недоверие, и одновременно надежду. Он испытывает «хаос чувств»: «Но чем же, – ломает голову недавний тиран, – этот человек сумел вызвать всеобщее ликование?» – мечтает, что у последнего найдется слово-утешение и для него, закоренелого преступника. Если сначала, Безымённый отвергает, «не узнает» в себе «нового человека», то после встречи с кардиналом Борромео, после слез умиления и раскаяния, он восклицает: «Боже истинно великий! Боже истинно милосердный!

Теперь я узнаю себя, понимаю, кто я; грехи мои стоят передо мною <���…> и все же, все же я испытываю облегчение, радость, <���…> которой не испытал за всю свою ужасную жизнь!» [241]

Жизнь кардинала Борромео представляет собой полную противоположность полукриминальной биографии Безымённого. Это духовное лицо – его абсолютный антипод. Он привлекает не только человеколюбием, но и отсутствием, тщеславия и высокомерия, скромностью, а главное – не показным, а искренним, по призванию служением добру и ближнему.

Есть определенная и агиографическая параллель жизнеописаний кардинала Борромео и христианского богослова и поэта св. Ефрема Сирина. К примеру, обоих объединяет намеренный отказ от продвижения по служебной лестнице. Ефрем Сирин, как известно, навсегда остался в чине дьякона. В отличие от него Борромео занимает высокое положение в церковной иерархии, но высший (после папы) сан кардинала – не результат его активных карьерных устремлений, а дань большим заслугам этого самоотверженного праведника. Как пишет современная исследовательница, «сопротивление житийного героя своему карьерному росту – один из весьма устойчивых агиографических топосов (впрочем, святой нередко вынужден уступить требованиям паствы)». [242]

Встреча с кардиналом Борромео венчает переворот в душе Безымённого, завершившийся его обращением ко Христу, и знаменует призыв Спасителя к своим ученикам: «Ибо Я пришел призвать не праведников, но грешников к покаянию (Матф.9:13)». Как уже было отмечено, провидение в качестве главной действующей силы истории не названа напрямую у Мандзони почти нигде:

«Безымённый, привлеченный сюда какой-то неизъяснимой силой, чем определенным намерением, стоял как бы против воли, терзаемый двумя противоположными чувствами: с одной стороны – желанием и смутной надеждой найти какое-то успокоение своим душевным мукам, а с другой – досадой, стыдом от сознания, что он пришел сюда как кающийся грешник <���…> пришел признаться в своей вине и молить о прощении. <���…> посмотрев в лицо кардинала, он вдруг ощутил, что его охватывает властное и вместе с тем трогательное чувство почтения к этому человеку, и в нем стало расти доверие, ненависть смягчилась… [243]

Федериго Борромео для такой заблудшей овцы, как Безымённый, по сути, замещает самого всепрощающего Господа и воплощает в себе любовь Христа. Кардинал знает все мысли Безымённого и читает потаенное в его душе, словно в открытой книге. Он доброжелателен, приветливо держится и доверительно говорит ему, что давно искал встречи именно с ним. Слова кардинала «именно вы … один из детей моих» и «Бог коснулся сердца вашего и хочет обратить вас к себе» глубоко волнуют новообращенного. Не менее значимо для него признание Борромео, что тот рад этой доброй вести.

Сцена полна аллюзий на евангельские события. Устами кардинала как бы говорит сам Господь. Именно в этой беседе Безымённый получает ответ на вопрос о том, что с ним происходит.

Разве не чувствуете вы его в своем сердце, которого он коснулся и потряс, взволновал его, не даем ему покоя и в то же время влечет вас к себе, дав вам проблеск надежды на примирение, на <���…> беспредельное, полное утешение, лишь только вы познаете Господа, станете его исповедовать <���…> Вы – знамение его могущества и благости. Никто больше вас не может послужить к прославлению его! <���…> Но когда вы сами восстанете, чтобы осудить свою жизнь и произнести себе приговор, о, тогда, тогда прославится имя Господне», – провозглашает кардинал [244].

Так Провидение ведет Безымённого к раскаянию. Бывший злодей разразился безудержными рыданиями, он подавлен осознанием своих грехов и не смеет протянуть руку кардиналу. В рассматриваемом эпизоде, когда целая толпа верующих с нетерпением ждет выхода кардинала Борромео, в то время как он выслушивает и благословляет Безымённого, звучит евангельская притча о добром пастыре: «Оставим девяносто девять овец – они в безопасности <���…> я же хочу быть с той, которая заблудилась». Тем самым Борромео доводит до своего собеседника скрытый смысл происходящего. Кардинал предвидит радость, которая охватит людей при виде порвавшего со своим преступным прошлым Безымённого: «Всевышний, сотворивший чудо милосердия, наполнит их радостью, причина которой им еще непонятна <���…> дух святой пробудил в их сердцах неясно чувство любви к вам и внушил им милосердие к вам» [245]. Венцом этой встречи становятся горячие слезы Безымённого и его первое обращение к Богу. Кардинал объясняет знаковую роль Лючии в судьбе Безымённого: «Это для вас залог прощения. Бог сделал вас орудием спасения той, для которой вы хотели стать орудием гибели» [246]. Говоря о милосоедии и прощении, Мандзони почти всегда имеет в виду человеческие возможности, но они в свою очередь являются отражением Божественных, потому, как только впуская милосердие и прощение в свое сердце, человек может прикоснуться к величию Божьей милости.