Стефано Капилупи - Провидение и катастрофа в европейском романе. Мандзони и Достоевский

Вообще идея всеобщей вины удивительным образом перетекает в доказательство всечеловеческого единства, да и с точки зрения христианской веры говорить об искуплении вины недостаточно, высшее устремление – это искупление человека. Личное покаяние это уже движение человека супротив зла. «Юноша, брат мой, у птичек прощение просил, – говорит старец Зосима, – оно как бы и бессмысленно, а ведь правда, ибо все как океан, все течет и соприкасается, в одном месте тронешь – в другом конце мира отдается» (14, 290). Для этого покаяния, для единения всего со всем нужна вера, величие которой превосходит в разы все рациональные теодицеи. В «Братьях Карамазовых» идея присутствия Божественного Провидения выражена в форме взаимоотношений героев – «субъектов собственного непосредственно значащего слова», по выражению М.М. Бахтина, – в том, как слова одного из них полифонически приобретают новое звучание в поступках и словах другого. Действия Христа в истории – это действия Deus absconditus. Время Его человеческих земных деяний прошло, а время второго пришествия не настало, и в ожидании этого события присутствие Христа осуществляется не только через таинства Церкви, но и в каждом ныне живущем, однако, скорее не умозрительно, а метафизически. Отдаленность второго пришествия Христа и протяженность исторического времени особенно тяготят таких, как Иван, требующих немедленного вмешательства Бога в земные события. Без этого вмешательства, без немедленного, сиюминутного чуда, вера, ищущая рациональную опору, хрупка и немыслима.

Исследователями творчества Достоевского уже затрагивался вопрос о мотиве праведника Иова в романе «Братья Карамазовы», где он становится кульминационным [223]. При том, что примеры бытования этого сюжета на страницах романа многогранны и затрагивают судьбы разных героев, особенно ярко в образе Ивана и отчасти противопоставленных ему образах старца Зосимы и Алеши, Достоевский представляет момент восстания героя против воли Провидения. Тяжесть этого момента выстрадана писателем в личном горе: «Никто так бесстрашно не боролся с Богом, как автор “Легенды о Великом Инквизиторе”, никто с такой любовью не спрашивал Его и справедливости устройства мира, и никто, наверное, так не любил Его» [224]. Безусловно, подлинный автор «Великого инквизитора» – Достоевский, однако мир его героя, Ивана Карамазова, настолько личностно целостен и самостоятелен, что мы не можем не признать, что писатель хотел не столько обнажить читателю боль свое души, сколько дать возможность увидеть и услышать голос Ивана, похожего на многих из нас. Иов через страдание обретает и веру, и искупление, а главное получает единственный ответ своему вопрошанию, он имеет возможность узреть Христа: «Только слухом я слышал о Тебе; ныне же глаза мои видят Тебя, – сего ради отступаюсь и раскаиваюсь в прахе и пепле» (Иов 42:5–6). Это «узрение» в романе Достоевского дается праведникам, и они уже в свою очередь должны повести «незрячих» за собой, помочь им выбраться из тьмы. Иову, выбравшему путь с Богом и дошедшему до завершения этого пути, уже не нужна логически оправданная свобода человека, не нужны «объяснения Бога». Иван же, полагая, что его любовь может быть совершеннее любви Христа, в отрицании «трех мистических актов» (В.В. Розанов) [225], грехопадения, воздаяния и искупления, восклицает: «Не хочу гармонии (унавоженной страданиями), из-за любви к человечеству не хочу, <���…> мне надо возмездие <���…> не в бесконечности где-нибудь, а здесь, уже на земле» (14, 222–223). Старец Зосима на примере Иова <���…> предлагает читателю ответ на вопрос о страдании, прямо противоположный принципам тоталитарного государства Великого Инквизитора, изображенного Иваном в поэме, государства, где нет страданий или лишений, но люди несвободны. Решение Зосимы основано на принятии и даже на признании необходимости страданий ради искупления, на признании красоты, морали и эстетики Божьего мира – понятий, уходящих глубокими корнями в русскую традиционную культуру. [226]

«Легенда «Великий инквизитор», писал литовский философ и богослов Антанас Мацейна, – это комментарий к Апокалипсису, вызванный человеческим вдохновением. Однако это только еще больше подчеркивает историософский характер этого произведения и еще больше углубляет его перспективы и его актуальность, ибо Агнец и зверь кроются не только в историческом человечестве, но и в каждом из нас. Их борьба есть борьба не только нашего времени, но и наша внутренняя борьба. И от разрешения этой борьбы зависит не только судьба всего мира, но и судьба нашей личной жизни» [227].

Важно обратить внимание на второе искушение Христа, о котором в поэме говорит старый кардинал. Обвинитель так же, как и сам Иван, не принимает сокровенности чуда: «Ты не сошел со креста, когда кричали Тебе, издеваясь и дразня Тебя: “Сойди со креста и уверуем, что это Ты”…» (14, 233). В этом упреке неизменно дублирован вызов, который Иван с богочеловеческими амбициями бросает Богу, будто вместо сатаны призывая его служить желаниям человека. Христос, появляющийся в поэме о Великом инквизиторе, будучи видимым для своего собеседника, сохраняет молчание, подобно тому, как на вопрос Понтия Пилата «Что есть истина?» (Ин 18:38), библейский Христос не отвечает ничего. Христос «Великого инквизитора» тоже сохраняет молчание, и, хотя, Иван отказывается видеть Христа, становясь невольно на сторону его противника, но именно молчание «незримого Бога» позволяет довести монолог инквизитора (и внутренний монолог самого Ивана) до полного противоречия и бессилия, так, что поэма Ивана уже «есть хвала Иисусу, а не хула» (14, 237):

Молчащий Христос Легенды не пассивен. Он не противится злу, но действует и действует необычайно убедительно. <���…> Его снисходительность по отношению к инквизитору <���…> это не славянская пассивность, но конкретное поэтическое выражение Его исторической деятельности [228].

То есть Достоевский художественно представляет поэтический образ незримого истинного Христа, время реального вмешательства и реального Слова которого еще не настало. Так же ничего не говорит о Христе или «за Христа» Алеша; выслушав откровение брата, он лишь указывает на Христа, который своей личностью, своим Воскресением уже являет искомую истину. В текущей истории человечества он не совершает ни чудес, ни подвигов: чудо Его присутствия в возможности выбора для каждого человека. И этот выбор есть доказательство Его покровительства. Говорить же за него в романе будет старец Зосима, а затем и Алеша, произнесший в эпилоге одни из самых важных слов из послания Достоевского:

– Карамазов! – крикнул Коля, – неужели и взаправду религия говорит, что мы все встанем из мертвых, и оживем, и увидим опять друг друга <���…>? – Непременно восстанем, непременно увидим и весело, радостно расскажем друг другу все, что было, – полусмеясь, полу в восторге ответил Алеша (15, 197) [229].