Стефано Капилупи - Провидение и катастрофа в европейском романе. Мандзони и Достоевский

С.Н. Булгаков видел в Иване Карамазове яркую национальную черту русского мыслителя, которую называл «болезнью совести» [217].

Причиной таковой болезни, душевного разлада философ называл колоссальный разрыв между требованием совести, идеалом и той действительностью, в которую в России был погружен интеллигентный человек. Здесь можно было бы предположить, что наличие совести у Ивана это уже и есть достаточное доказательство присутствия с ним Бога, однако сам герой «приходит к безотрадному для себя выводу, что критерий добра и зла, а следовательно, и нравственности, не может быть получен без метафизической или религиозной санкции. Религиозной веры у него нет, но с ее потерей он с ужасом теряет и нравственность» [218]. В поздних записях Достоевского можно найти: «Совесть без Бога есть ужас, она может заблудиться до самого безнравственного» (27, 56). Именно так заблудился его герой: боровшийся за счастье человека, он с откровением для себя оказался врагом человека, потворщиком злодеяния. С потерей нравственности Иван Карамазов не может примириться. Не только в момент признания Смердякова, но гораздо раньше он начинает видеть, каковы же плоды его теории «все дозволено», которой он так активно делился с братьями, и в результате его восставшая совесть (ведь ею болен Иван не только в конце романа, а с самого начала) рождает Черта, поскольку без Бога она стала непосильной ношей, орудием саморазрушения. «Я и не хочу теперь ничего понимать, – говорит Иван. – Я хочу оставаться при факте. Я давно решил не понимать. Если я захочу что-нибудь понимать, то тотчас же изменю факту, а я решил оставаться при факте <���…> Я не могу понять, для чего все так устроено» (14, 221–222). Тайна мира для человеческого разума остается непостижима, и бунт Ивана против своего бессилия продолжается даже за эпилогом романа. Однако многократно противоречивший себе Иван все же, несомненно, еще не осознавая этого, остается не с «фактом», а с Богом. В первую очередь потому, что именно он автор поэмы «Великий инквизитор».

Ответ на сложнейший этический вопрос Ивана невозможно найти в готовом виде, он выражен иносказательно в образах таких героев, как старец Зосима, брат его Маркел и ученик Алеша. Именно они доносят мысль о том, что Иван не погибнет, что и для него есть надежда, и прощение, что он лишь должен пройти через свое «горнило сомнений», вынести свой крест. К тому же «испытание соблазнами гордости есть последняя ступень очищения сердца на пути к Царству Божию» [219]. «Идея эта еще не решена в сердце вашем и мучает его, – говорил Ивану старец Зосима, уже провидя его надвигающийся «бунт». – Но благодарите Творца, что дал вам сердце высшее, способное такою мукою мучиться <���…> Дай вам Бог, чтобы решение сердца вашего постигло вас еще на земле, и да благословит Бог пути ваши!» (14, 65–66) К тому же именно личность Алеши Карамазова является прямым ответом на бунт Ивана и его будущий, сокрытый от нас исход. Ведь Алексей в памяти своей несет важнейшие слова старца Зосимы, которые по праву можно назвать смыслообразующими для всего романа. Позволим себе еще раз процитировать их здесь: «Многое на земле от нас скрыто, но взамен того даровано нам тайное сокровенное ощущение живой связи нашей с миром иным, с миром горним и высшим, да и корни наших мыслей и чувств не здесь, а в мирах иных. Вот почему и говорят философы, что сущности вещей нельзя постичь на земле. Бог взял семена из миров иных и посеял на сей земле и взрастил сад свой, и взошло все, что могло взойти, но взращенное живет и живо лишь чувством соприкосновения своего таинственным мирам иным, если ослабевает или уничтожается в тебе сие чувство, то умирает и взращенное в тебе» (14, 290–291). Теодицея Достоевского представлена в художественном, личностном выражении: если обвинение Бога происходит в монологе (именно речь Ивана в романе преимущественно монологическая), то оправдание Бога и мира происходит диалогически, и как раз поэтому Иван, противящейся этому оправданию, отрицающий его возможность, так желает пробудить темные стороны души своего брата Алексея, привлечь его на сторону своего протеста. Но Алеша уже преодолел один нелегкий кризис веры и в сердце несет самые важные уроки, полученные от своего наставника, причем полученные не только при жизни старца, но тот самый главный, открывшийся юноше в искушении отчаянием после смерти Зосимы.

История с «тлетворным духом» представляется нам важной для понимания раскрытия линии Провидения в романе Достоевского. Покойный праведник был так почитаем, что суеверный народ меньше бы удивился тому, что бренное тело великого праведника у всех на глазах вознеслось под облака, чем тому, что оно просто «провоняло». Писатель показывает таким образом, как еще, по сути, по-язычески вульгарны представления о святости. Ведь не только простой темный люд, но и монастырская братия и даже слывущими просвещенными прихожане ожидали не естественного процесса разложения умершей плоти, а неких чудес. А.А. Михайлова в статье, посвященной обзору различных точек зрения на казус с «тлетворным духом», считает, что главное здесь состоит в том, что большинство повелось на соблазн, поддалось искушению, прельстилось пошлым развлечением: «смердение тела – явление естественное, – пишет литературовед, – а соблазн и переполох, случившиеся в городе, служат прежде всего показателем «шатости» веры персонажей. <���…> старец как при жизни, так и после смерти, является неким индикатором, высветляющим духовно-нравственное состояние общества. Относительно этого добродетельного человека сразу же обнаруживается сущность пересекающихся с ним персонажей: либо это крепкая вера в Бога и доверие старцу, либо колебания, либо откровенное противление и безбожие. Все эти разнообразные позиции занимают герои романа и по ним ищут себе пути в жизни. Опыт старца указывает иной, имеющий цель и наполненный смыслом путь, но идти по нему, как видно из романа, решаются немногие» [220]. Также символическая трактовка В.Е. Ветловской значения этого эпизода романа представляется оправданной и точной: «Вместо славы и торжества усопшего праведника, исключительно им любимого, Алеша увидел, как этот праведник “низвержен и опозорен…”, Алеша невольно забывает, что старец его вполне принадлежит “грешному” и “смрадному миру”, а потому вместе со всеми несет вину за его безобразие <���…> …отпуская чужие грехи, он принимает их в свою душу и, следовательно, за них отвечает, ибо только при таком условии он, по-видимому, и имеет право прощать других» [221]. Однако в свете выбранного направления рассуждений важно подчеркнуть, что смерть Зосимы и последовавшее за ней земное явление стало для Алеши не только испытанием, но и укреплением веры, то есть чудо произошло, но было оно вовсе не так крикливо и примитивно, каким хотело его лицезреть маловерное общество. Это было чудо личного откровения, обретения веры и новых сил [222]. Пшеничное зерно упало в землю, и его плодом стала вера любимого ученика старца Зосимы. Те, кто в романе не уверовал в праведность старца Зосимы, так же слабы в своей вере в Христа. О связи героя с образом Христа свидетельствует и то обстоятельство, что и на долю старца выпало «глумление толпы», причем тогда, когда он находился на самой вершине своего пути, и его страдания с великой скорбью разделил с ним его преданный ученик Алеша. Впоследствии через Алешин сон, явленный в виде благой вести, старец Зосима обретет свою славу: Алеша увидит своего старца на пиру Господа в Кане Галилейской.