Стефано Капилупи - Провидение и катастрофа в европейском романе. Мандзони и Достоевский

И глубокое значение тут имеет тот факт, что эта истина открыта мальчиком детям, как завершение тот новый путь «русских мальчиков», который Достоевский стал рисовать в романе «Подросток» [230].

В художественном мире Достоевского Провидение, если не сливается всецело с образом Христа, присутствующем в окружении героев или чаще – в их диалогах, непременно несет в себе печать величайшей тайны, сокрытой от глаз, недоступной для логического постижения, и является важнейшим проводником души к спасению. Спасительными в данном контексте становятся земные страдания, посланные грешнику во избавление от вечной посмертной муки. Примером героя, ведомого Провидением, можно считать Дмитрия Карамазова: начертанный перед ним путь искупления открывает герою высшую христианскую милость – возможность страдать за всех, «потому что все за всех виноваты». «…Пострадать хочу и страданием очищусь!» – Дмитрий осознанно принимает посланный Провидением крест страданий, и этот выбор Достоевский сопровождает откровением героя, в котором «воскрес новый человек». Более детальный анализ показывает, что тема Провидения у Достоевского всегда так или иначе выводит к проблеме спасения и бессмертия души; вхождение в эту область происходит в героях через принятие Христа, в виде внутреннего (тайного) диалога с Провидением.

В поэтике Мандзони можно наблюдать некое развитие в авторской концепции Божественного Провидения. В его поэзии и особенно трагедии «Адельгиз» роль Провидения представлена в духе «provvida sventur», посланного свыше злоключения и страдания героев, что, в свою очередь, коррелирует с тем отношением, которое Провидение и страдание носит в поэтике Достоевского. Роман «Обрученные» называют «эпопеей Провидения» (А. Момильано), поскольку Божественной воле как движителю истории в произведении отведена одна из центральных партий. Однако, как и у Достоевского, действия Провидения в «Обрученных» столь же незримы (Deus absconditus), лишены попыток рационализации и всякой рефлексии со стороны автора (рассказчик никогда не упоминает слова «Провидение»).

Провидение носит ускользающий и изменчивый характер, то совпадая с волей случая, то воплощаясь в желаниях и мольбах героев. Содержание понятия эволюционирует уже в сознании персонажей, по мере того как они преодолевают выпавшие на их долю трудности. Так, в репликах Ренцо обращение к Проведению чаще всего соответствует значению «судьбы», «непредсказуемого случая» и приобретает религиозный оттенок только в ситуации тяжелых испытаний в виде присутствия Бога рядом с человеком страдающим и нуждающимся в защите. Дон Аббондио своим пониманием Провидения обнажает все безвредное малодушие и маловерие своей натуры, эгоистично призывая высшие силы внимать его несчастьям, служить его прихотям. Для Лючии Провидение есть истинное воплощение Божьей воли, коей она всецело вверяется. Фра Кристофоро так же свойственно видеть в ходе событий знаки Божьего покровительства, однако развитие романа наглядно демонстрирует, что реальный ход истории и чаяния верующих героев вовсе не всегда совпадают, и на долю праведников подчас выпадают разочарования и страдания не меньшие, чем те, что настигают великих грешников. При этом кульминационным раскрытием роли Провидения в романе Мандзони следует считать завуалированное присутствие Божьего гласа в самых сокровенных мыслях героев, в воспоминаниях, которые являются им в критические моменты жизненного пути. В данном случае проводником Провидения выступает память человека.

Общими мотивами в сознании героев Достоевского и Мандзони выступает непостижимость замыслов Божественного Провидения (столкновение с этой тайной для таких героев, как Алеша, уже само по себе становится испытанием) и изображения мира как храма Божьего, открытого равно как для верующих, так и для заблудших душ. В проблематике Достоевского на первый план выходит вопрос о спасении. Присущая Мандзони «персонификация» Провидения в историческом контексте утрачивает свою необходимость, поскольку истинность Бога едино оправдывает добро и зло. И оправдание это свершается как личностное открытие в душе героя, в то время как у Мандзони речь идет об оправдании событий истории в широком смысле. В этом и заключается историческая по сути своей проблема Провидения в романе Мандзони, и философская проблема спасения в романе Достоевского.

Эпизод встречи человека благочестивого со своим духовно заблудшим ближним является одним из центральных как в романе «Обрученные», так и в «Братьях Карамазовых». У Мандзони Безымённый приходит к кардиналу Борромео и получает столь необходимую ему поддержку после душевного переворота, толчком к которому стала встреча с воплощением невинности и веры – с Лючией. У Достоевского встреча старца Зосимы с членами семьи Карамазовых и его непонятное для всех, кроме Алеши, поведение (поклон будущему страданию Дмитрия) – это отправная точка развития всего сюжета, прежде чем каждый из них пойдет по собственному пути страдания, а для Дмитрия – и пути преображения. Большую роль в жизни Мити сыграет его младший брат Алексей, которому от юности дана стыдливость и целомудренность. Попытаемся проанализировать особенности воплощения сюжетной ситуации встречи «грешника» и «святого», а также духовного переворота героя, и отдельно остановимся на роли в нем праведного подвижника и невинной души.

В одном из писем к своему наставнику, епископу Павии монсеньору Този, Мандзони писал:

Неустанно благодарю Господа нашего, который дает людям счастье избавления от грехов, и сердечно благодарю Вашу доброту, которая в лице наместника Божьего на земле стоит за каждым благим делом, какое я только могу совершить. Говорю это без колебаний, потому что, хоть и будучи вовсе того недостойным, чувствую, сколь многое через меня может осуществить Всемогущая Божья Милость [231].

В этих словах явно читается как бесконечная благодарность Богу, так и в духе Августина осознание того, что каждый добрый шаг человека есть шаг Божественного Провидения, совершаемый через него. Мандзони после обращения считал, что Бог вложил в него силы для искупления той атеистической жизни юных лет, дал ему второй шанс, и сам этот факт писатель уже считал чудом: «Молитесь доброму Христу, который неустанно совершает чудо в том сердце, что его жаждет», – так заканчивал он письмо к своему духовному отцу.

Согласно Манзони, причиной развращенности людей и их злых поступков являются тщеславие и гордыня, которые не позволяют им слышать голос правды, следовать справедливости, выполнять заветы Господа. При характеристике Безымённого автор отмечает, что его герой рос и формировался «с единственным побуждением – жаждой повелевать, внушать всем страх, распоряжаться людьми» [232]. Однако неосознанные поначалу движения души начинают беспокоить жестокую натуру злодея, и таким образом проявляется забота Провидения о судьбе Лючии и дается шанс закоренелому преступнику изменить свой путь, шанс раскаяния и исправления. Поначалу это смутное беспокойство дает о себе знать довольно неопределенно: «С некоторых пор совершенные им злодеяния вызывали в Безымённом какую-то тревогу <���…> бремя их <���…> все росло и росло <���…> отвращение <���…> мысли о будущем делали настоящее все более тоскливым» [233]. Его преследуют образ смерти, чувство «страшного одиночества», «в молчании ночи» его посещают мысли «о личной ответственности». Безымённый ждет Лючию «с какой-то необычайной для него душевной растерянностью». После разговора с девушкой «какой-то внутренний голос повелительно заставил его отказаться» от намерения отослать Лючию к ее преследователю, дону Родриго, и герой решает прислушаться к велению этого таинственного голоса. Как впоследствии открывает Безымённому кардинал Борромео, то был голос самого Господа, голос Провидения.