Стефано Капилупи - Провидение и катастрофа в европейском романе. Мандзони и Достоевский

«Русский инок», по Достоевскому, не простонароден, он – народен; его проповедь являет собой средоточие национального идеала; ей дана самодовлеющая полнота и непосредственная сила воздействия. Словом «умиление» почти прошиты некоторые из глав «Жития» – особенно история Маркела и передача библейских сюжетов. <���…> при передаче библейских историй акцентируется не торжественное, но трогательное. Из Библии выбираются сюжеты, способные вызвать слезы благодарной радости, – встреча Иосифа с не узнающими его братьями; духовное возвращение Иова к Богу. [254]

Если при «бунте» Ивана или минуту душевного смятения Алеши вспоминаются богоборческие мотивы той же Книги, то в словах старца их не найти; все пронизано призывом к любви и утешению красотою земного мира, идеей прощения и долгожданной встречи в мире небесном: «…надо всем-то правда Божия, умиляющая, примиряющая, всепрощающая!» (14, 256).

Роман Достоевского представляет более широкое поле для герменевтики, чем роман Мандзони. Смысл встречи Зосимы с Карамазовыми долгое время остается неясным, и свет на него проливают лишь те откровения, что братья позже поверяют Алексею. Можно заметить, что в герменевтическом плане роман «Братья Карамазовы» пересекается с организацией библейского текста, где каждый текст становится ясным только посредством взаимосвязи с другим, в сути своего отражения в другом тексте при единстве пространственно-временного измерения. Неверие Карамазовых в Зосиму является, прежде всего, их неверием в любовь как таковую. Страх и тяжесть вины наряду с укоренившейся обидой мешает им принимать самих себя перед глазами мира. Последняя надежда отца и двух братьев единодушно обращена к Алёше, который единственный из всех не маскирует своей обиды в «метафизические» обличия, как Иван, или в комедийную нелепость, как Карамазов-отец и Дмитрий, которому Зосима предсказывает путь великого страдания. Исповедь героев в конечном счете и является завуалированным толкованием встречи с Зосимой.

Безымённый получает духовную поддержку служителя церкви после душевного переворота, толчком к которому стала встреча с воплощением невинности и веры – с Лючией. У Достоевского встреча старца Зосимы с членами семьи Карамазовых и его непонятное для всех, кроме Алёши, поведение (поклон будущему страданию Дмитрия) – это отправная точка развития сюжета, прежде чем каждый из героев пойдет по собственному пути страдания. Для Дмитрия это будет и путь преображения, на котором важная роль отведена его младшему брату Алексею, с юных лет стыдливому, кроткому и добродетельному. Безусловно, Дмитрия Карамазова нельзя назвать злодеем, подобным Безымённому, властному и страстному романтическому герою Мандзони, однако страсти, кипящие в герое Достоевского, также влекут его к гибели души. Милость Божьего покровительства и покровительства человеческого в лице Алеши открывают перед Дмитрием путь искупления всеобщей вины, путь к спасению.

Краеугольный камень христианской этической доктрины – это учение о покаянии и отпущении грехов. Слова Христа «…я пришел призвать не праведников, но грешников к покаянию» (Мф. 9:13) – обращение к человеку слабому и грешному. На этом непрочном на первый взгляд фундаменте и возводится здание новой веры Христовой. Благая Весть Иисуса обращена «к отверженным нарушителям общепринятых норм – мытарям, блудницам и разбойникам, к сомневающимся, маловерам и даже гонителям». Этические постулаты христианства давали шанс на спасение даже самому отверженному и грешному из людей. Отражением этих постулатов в христианской агиографии явилось то, что рядом с фигурой праведника от рождения, далекого от соблазнов земной жизни, возник принципиально иной тип святого – великий грешник, поднимавшийся к сияющим вершинам христианского идеала из бездны нравственных падений. Образцами для подобных историй <���…> служили евангельские рассказы о мытарях, блудницах и Благоразумном разбойнике, об отречении святого Петра и призвании гонителя Савла» [255].

В романе «Обрученные» так же, как и в «Братьях Карамазовых», важная роль отведена такому персонажу, который с тропы мирской жизни, полной соблазнов или даже от совершенного греха делает свой выбор, посвящает себя служению Богу, проповеди Слова Божьего, с тем чтобы людей, ищущих во тьме света, наставить на верный путь. В образах и жизнеописаниях фра Кристофоро и старца Зосимы при всех очевидных различиях явно прослеживаются не менее очевидные сходства. «…Сюжетная коллизия “нравственное падение и восстание”, как правило, организуется согласно богословской триаде “грех – покаяние – спасение”, хотя соотношение значимости отдельных частей триады в конкретном тексте может сильно варьироваться». [256]

Появлению благочестивого фра Кристофоро предшествует упоминание о благотворительной миссии капуцинского ордена, выраженной словами святого падре Макарио: «Ибо мы подобны морю, которое собирает воды отовсюду и потом снова наделяет ими все реки». Сам персонаж вступает на сцену литературного произведения лишь после того, как «почтенное имя падре Кристофоро» уже овеяно доброй славой, и он отрекомендован как достойный представитель ордена капуцинов. Т. е. сначала следует опережающая характеристика героя, в которой превалируют такие положительные качества, как смирение, редкостная скромность духа, равное отношение к сильным мира сего и к слабым: «…он пользовался большим влиянием и среди своих и во всей округе. <���…> Служить слабым и принимать услуги сильных, входить во дворцы и в лачуги все с тем же видом смирения и уверенности в себе … капуцины, пожалуй, больше всякого другого ордена вызывали к себе два совершенно противоположных чувства, и самая судьба их была тоже двояка, ибо, ничего не имея, нося странное одеяние, заметно отличающееся от обычного, откровенно проповедуя смирение, они часто становились предметом и глубокого уважения и презрения, которое подобные вещи могут вызывать со стороны людей иного склада и образа мыслей» [257]. Мотив смирения у Мандзони связан с общей концепцией спасения и ролью Провидения в судьбе человека. Смирение является основой добродетели в сознании героев, о чем свидетельствуют слова Лючии: «Господь печется и о бедных <���…> Как же вы хотите чтобы он помогал нам, если мы сами будем творить зло? <���…> Какой-нибудь святой поможет нам, не теряйте благоразумия и смирения» [258].

Словесный портрет падре Кристофоро заключает в себе определенную загадку и содержит намек на то, что перед читателем неординарный типаж, ведущая черта которого – самоограничение, свойственное человеку, привыкшему подавлять и держать в узде природный темперамент: