Михаил Голубков - Юрий Поляков: контекст, подтекст, интертекст и другие приключения текста. Ученые (И НЕ ОЧЕНЬ) записки одного семинара

Дефицитом и недоступным для большинства видом развлечения были спектакли. По выделенным для редакции билетам Гена с женой отправляется во Дворец съездов: «Спектакль отдали под культпоходы предприятиям, и один ловкий счастливчик занимал очередь всему голодному трудовому коллективу. Тогда супруги просто пошли по людным этажам Дворца съездов, которые напоминали мраморные футбольные поля, отгороженные зачем-то золотыми периллами и поставленные друг на друга в несколько ярусов. О, эти последние дни процветающей уравниловки! Дамы с памятливым презрением озирали наряды соперниц по борьбе с советским дефицитом» [Поляков; С. 136]. Автором в сатирическом ключе осмысляется общество, стремящееся выделиться на фоне всеобщей «уравниловки», и сам главный герой Скорятин, который чувствовал себя «владельцем дорогой и ухоженной собаки, выведенной на прогулку». В мире сатиры Ю. Полякова с его ярко выраженным смеховым началом человек оказывается в плену ложных ценностей, гибнут ростки духовной культуры.

В романе описывается с документальной точностью подмосковный гастроном, где осиротевший Скорятин покупает дефицитные продукты для похорон: «Там, в центре городка, стоял мощный сталинский гастроном – с колоннами, мозаичным полом, золоченой лепниной на потолке, тяжёлыми латунными люстрами, мраморными прилавками и огромным аквариумом, где медленно плавал одинокий карп, косясь на покупателей обречённым глазом» [Поляков; С. 457]. Несмотря на то, что в магазине было «шаром покати» и в большом количестве имелись только банки «Завтрак туриста», в большом подвале магазина было изобилие редких продуктов: «Ёжась от холода, они шли вдоль многоярусных полок с всевозможной жратвой. Сквозь пелену горя Гена видел банки с давно забытыми деликатесами – икрой, красной и чёрной, крабами, осетровым балыком, тресковой печенью, атлантической сельдью, макрелью и трепангами. По закуткам стояли корчаги маслин, оливок и корнишонов. С потолка копчеными сталактитами свисали колбасы, от пола росли штабеля сыра. В аккуратных коробках желтели гроздья бананов, местами уже почерневших, в ячеистых картонках покоились апельсины, груши, персики, из бумажных обёрток торчали жёсткие зелёные охвостья ананасов. Целый угол занимали коробки с пивом «пилзнер»» [Поляков; С. 458]. Своеобразным знаком этого мира недоступного кулинарного и деликатесного богатства является толстяк – директор. «Теперь понятно, почему наверху ни черта нет! – подумал спецкор и начал в мыслях сочинять фельетон «Подпольное изобилие»» [Поляков; С. 458]. Герой видит данную ситуацию, когда проблема «дефицита» решается в индивидуальном порядке, двойственность, неестественность и ложь, достойные сатирического содержания фельетона.

Иронизирует автор и над погоней за вещами советского гражданина, впервые попавшего за границу: «Сначала советских людей, привыкших к товарному ригоризму, охватило оцепенение, особенно тех, кто впервые попал за границу. Хотелось купить всё и сразу: и кроссовки «найк», и джинсовый комплект на роскошном синтетическом меху, и самозабрасывающийся спиннинг, и ковбойские полусапожки со стальными набойками, и кожаную куртку цвета «грязного апельсина»… Но вот кто-то отважный взял двухкассетный «Шарп» – и началась эпидемия» [Поляков; С. 440]. Котя Яркин, позволивший себе «небывалый индивидуализм», купивший себе твидовую кепку и пообедавший в ресторане с эмигрировавшим родственником – объект авторской насмешки. Ирония над Геной Скорятиным прослеживается в следующем фрагменте: «Гена отнёсся к покупкам серьёзно, с мыслью о будущем. <���…> Из командировочных денег спецкор не потратил ни цента, не позволив себе в июньскую жару ни банки пива, ни глотка пепси. В результате была куплена «двойка» – телевизор и видеомагнитофон Панасоник» [Поляков; С. 441].

Сознание героев заполнено материальными интересами, культ вещи становится знаком советского массового человека. При анализе советского периода автор обнаруживает глубокую связь социально-политических явлений с умонастроением русского человека и его моральными и духовными качествами подобно тому, как это понимал ещё М. Булгаков. Ориентация на классика, в частности роман «Мастер и Маргарита», в данном произведении чётко прослеживается. К примеру, в словах толстяка-директора гастронома «Возьмите сахарную сёмгу, она лучше, а икру берите осенней расфасовки!» [Поляков; С. 458] можно разглядеть отсылку к разговору Воланда с буфетчиком об осетрине первой свежести и брынзе. Описание ресторана валютного магазина и МАССОЛИТа в доме Грибоедова из романа М. Булгакова узнаются в главе № 16 под названием «Спецобщепит», в которой рассказывается об обеде Скорятина и Колобкова в столовой Тихославля: «Райком обитал в бело-розовом особняке с венецианскими окнами, видимо, прежде здесь было дворянское собрание или что-то в этом роде» [Поляков; С. 212]. Описание блюд предваряется сценой, когда у Скорятина спрашивают пропуск (одного партбилета недостаточно), что является прямой параллелью к сцене из романа «Мастери Маргарита», где у Коровьева и кота Бегемота спрашивают удостоверение в ресторане в доме Грибоедова («Так вот, чтобы убедиться в том, что Достоевский – писатель, неужели же нужно спрашивать у него удостоверение?»). После фразы Гены «партия и народ едины» [Поляков; С. 215], даётся описание роскошных яств («<���…> винегрет с малосольной сельдью, язык с хреном – на закуску, борщ с пампушкой – на первое, судачка под польским соусом – на второе, вишнёвый мусс и компот из кураги – на третье» [Поляков; С. 217]. В диалоге Скорятина и Колобкова прослеживаются авторские размышления об истории, политике и советском человеке, мыслящим распространёнными мифами: «Мы атомную бомбу слепили, в космос летам, балерины наши выше всех ноги задирают. Почему советская власть умеет нормально кормить людей только в райкомах?» [Поляков; С. 216]. Герои рассуждают, почему мясо с утра по очереди, а никто не голодает. Затем Скорятин произносит распространённый штамп «Вот, в этом наше принципиальное отличие от капитализма, где в магазинах есть, а люди с голоду мрут!» [Поляков; С. 217], на что Колобков восклицает: «Сам эту байду придумал?» [Поляков; С. 217]. Авторская насмешка прослеживается и в ответе Скорятина «Нет. Перед выездом за бугор специально учат, как на каверзы отвечать» [Поляков; С. 217]. Слова Воланда о квартирном вопросе, испортившем москвичей, своеобразно преломляются в разговорах жены Гены Марины о кооперативах и обмене квартир.

Помимо скрытых отсылок в седьмой главе присутствует реминисценция: «Да, кровь, как говаривал Воланд, – великая вещь!» [Поляков; С. 96]. Подобно М. Булгакову через вещь и предметную деталь автор пытается вглядеться в самую суть человека, родившегося в советское время и пережившего перестройку. Автор ставит вопрос о соотношении русского и советского, о личной ответственности каждого за произошедшие события. А Большакова отмечает: «Разрыв между словом и делом, мифом и логосом, русскостью и советскостью зафиксирован в художественных мирах Ю. Полякова с беспощадностью, пожалуй, самых главных вопросов советского столетия. Что такое советская цивилизация? Каковы причины её распада? И что за ней – великой советской империей – вырождение или возрождение нации, выстрадавшей право на достойную жизнь в восстанавливающей державный статус России?» [16] Большакова А.Ю. История и гротеск в прозе Юрия Полякова // Знание. Понимание. Умение. 2009. № 3. С. 141. .