Дмитрий Быков - Иностранная литература: тайны и демоны

Он отшатывается, дрожа всем телом.

– Чего не видел, милый?

– Посмотри! Посмотри, какое оно жалкое, гадкое, незначительное!.. А-а! Вот это реально. Значит, это на самом деле. Все кончено.

После этого Джаспер забывается окончательно.

В романе есть ряд деталей, которые наводят нас на мысль, каким же образом было совершено убийство Эдвина Друда. Незадолго до убийства на шее Джаспера появился «длинный черный шарф из крепкого крученого шелка». Или еще одна деталь, которая заставляет нас раздумывать о ложных ходах и волчьих ямах в тексте. В начале своей прогулки с Дёрдлсом Джаспер видит у ворот большую кучу негашеной извести. Наступить на нее нельзя – подметки разъедает, ожоги страшные оставляет. «А ежели поворошить ее малость, так и все ваши косточки съест без остатка», – говорит Дёрдлс.

Одного только она не сжигает – металла. Мы узнаём, что у Эдвина Друда есть две драгоценности – булавка от галстука и отцовские часы с цепочкой. И всё это он носит с собой. Эти драгоценности после исчезновения Эдвина Друда и находит в реке каноник Криспаркл, замечательный спортсмен и пловец. Но у Эдвина есть и третья драгоценность, о которой Джаспер не знает, – это кольцо умершей матери Розы, которое Грюджиус вручает Эдвину по поручению отца Розы. Если свадьба Розы и Эдвина состоится, он должен надеть ей кольцо на палец, если нет – вернуть его Грюджиусу. Но молодые люди решают, что свадьбы не будет, и Эдвин Друд оставляет кольцо в кармане. «“Пусть лежит”. И в ту минуту, когда он принял это, казалось бы, не столь важное решение, – говорит Диккенс, – среди великого множества волшебных цепей, что день и ночь куются в огромных кузницах времени и случайности, выковалась еще одна цепь, впаянная в самое основание земли и неба и обладавшая роковой силой держать и влечь».

Во второй половине романа происходят два принципиально важных и совершенно необъяснимых события.

Событие первое – любовное признание Джаспера. Джаспера прорвало, как бывает с наркоманами, и он произносит монолог, замечательное стихотворение в прозе с рефреном «я любил тебя до безумия» (думаю, не без влияния этого монолога впоследствии писал Куприн любовное письмо своего героя в «Гранатовом браслете»):

– Роза, даже когда мой дорогой мальчик был твоим женихом, я любил тебя до безумия; даже когда я верил, что он вскоре станет твоим счастливым супругом, я любил тебя до безумия; даже когда я сам старался внушить ему более горячее чувство к тебе, я любил тебя до безумия; даже когда он подарил мне этот портрет, набросанный столь небрежно, и я повесил его так, чтобы он всегда был у меня перед глазами, будто бы на память о том, кто его писал, а на самом деле ради горького счастья ежечасно видеть твое лицо и ежечасно терзаться, – даже тогда я любил тебя до безумия; днем, в часы моих скучных занятий, ночью, во время бессонницы, запертый как в тюрьме в постылой действительности, или блуждая среди райских и адских видений, в стране грез, куда я убегал, унося в объятиях твой образ, – всегда, всегда, всегда я любил тебя до безумия!

Дальше начинается шантаж. Джаспер говорит о том, что все считают виновным Невила Ландлеса. Против него нет достаточных улик, его арестовали и освободили, но, если Джаспер захочет, достаточные улики будут. А ведь Невил – друг Розы, его сестра – ее подруга. Если Роза хочет отвести от них тень виселицы, она будет принадлежать Джасперу.

Второе таинственное событие многим кажется главной тайной романа. В Клойстергэме появляется «седовласый мужчина с черными бровями». «Голова у незнакомца была на редкость большая, а белоснежная шевелюра на редкость густая и пышная», он не носит шляпы или, во всяком случае, почти не носит, а когда здоровается со встречными, «машинально поднимал руку к голове, словно думал найти там другую шляпу». «Парик! Парик!» – радостно кричит читатель.

Этот человек, который называет себя Диком Дэчери, собирает сведения о Джаспере. Он тщательно за ним наблюдает, пристально все фиксирует. Все маленькие свои встречи и диалоги он записывает в чрезвычайно оригинальной форме, видимо, не желая, чтобы видели его почерк, – он ставит меловые черточки на дверце буфета – способ, которым ведут счета в старинных трактирах. «Пока еще очень маленький счет. Совсем маленький!» – говорит он. А после разговора в клойстергэмском соборе со старухой-опиумщицей проводит толстую длинную черту через всю дверцу, после чего «с аппетитом принимается за еду». Это последняя фраза романа, вот на этой фразе роман Диккенса обрывается.

Последнюю главу он написал в день смерти и действительно с аппетитом принялся за еду. Вышел пообедать с семьей, во время обеда внезапно произнес несколько бессвязных фраз, что-то о том, что должен немедленно ехать в Лондон, встал, идти не смог, его положили, он сказал: «Наземь, наземь», – и с этим словом умер.

Известно, что Люк Филдс, художник-прерафаэлит (Диккенс прерафаэлитов терпеть не мог, но с этим подружился; подружил их общий приятель, замечательный тоже художник Джон Милле), рисовал иллюстрации к роману под личным руководством Диккенса, и Диккенс Филдсу многое рассказывал. Он потребовал, чтобы художник изобразил три важные сцены, которых в романе нет, но которые должны были быть в другой части.

Центральное место в нижней части обложки занимает сцена, в которой смуглый человек с горящими глазами, явно Джаспер, крадучись входит в темное и тесное помещение, где его ждет человек с белой шевелюрой. Выше – этот же человек с белой шевелюрой преследует кого-то, указывая на него пальцем и поднимаясь по узкой лестнице. И дальше, даже не сцена, а два портрета: китаец, который курит опиум и который так и не успел толком в тексте появиться, и старуха с дымящейся трубкой. Какова была бы дальнейшая роль этого китайца – неизвестно.

Но известны три важные обмолвки Диккенса во время работы над романом. С королевой Викторией главный писатель викторианской эпохи увиделся единственный раз в жизни и во время аудиенции произвел на нее самое лестное впечатление. К письму, которое Диккенс отправил королеве после этой встречи, он приложил первый выпуск «Тайны Эдвина Друда», сообщив, что, если ее величество захочет раньше своих подданных узнать, чем все кончилось, он готов ей рассказать. То ли ее величество была тогда занята более важными делами, то ли ей просто было некогда читать первый выпуск – как бы то ни было, Диккенса она не расспросила, и мы не узнали самого главного. Хотя унести эту тайну с собой в могилу было вполне в характере вредной старухи. С нее бы сталось, безусловно.

Вторая обмолвка Диккенса в одном из писем (письмо не сохранилось, о нем говорит Форстер) заключалась в том, что золотое кольцо изобличит преступника, а значит, Эдвин Друд, по всей вероятности, мертв. И наконец, третья обмолвка – когда старший сын Диккенса, сгорая от любопытства, спросил отца, неужели Эдвин Друд мертв, Диккенс ответил: «What did you suppose?!» («А что ж ты думал?!») После чего кивнул и сказал: «Definitely, definitely» («Да, конечно»).