Чэнь Сяомин - Тенденции новейшей китайской литературы

Делая упор на нарративные особенности поэзии, Си Чуань вместе с тем начинает обращать внимание на реальную жизнь общества, но медиатором этих жизненных процессов выступает не принятая в действительности история, которая логически развертывается и образует собой непрерывность, но изменение, отклонение от нормы. Жизнь у Си Чуаня становится непознаваемой. Среди повседневных, понятных жизненных явлений автор по-прежнему сосредотачивается на тех, что преобразуются в опыт индивида: приближаясь к своей сущности, они становятся загадочными и непостижимыми. Поэтический сборник «Слияние» был создан в октябре 1989 года и отредактирован в апреле 1990, в этой книге Си Чуань пытается написать духовную историю современной ему эпохи. В приведенном ниже стихотворении поэт активно использует символы и метафоры, пространство и время свободно и произвольно меняются, а в сплошном потоке образов Си Чуань раскрывает политическое бессознательное современного Китая, тем самым предвещая серьезный анализ коллективного бессознательного: «Возможно, все друг другу стадно вторят, / возможно, та незрячесть, какую не понять рассудком, / смешалась с удивлением и растерянностью, что ощущаем мы, когда посмотрим внутрь себя». Вступая в область истории, Си Чуань все еще туманен в формулировках: вероятно, обстановка вынуждала поэта обращаться к неким образам перемен, к аллюзиям на преобразования, чтобы критиковать действительность. Но из-за этого его идеи кажутся неясными.

К счастью, поэты, ратовавшие за нарративность поэзии, не уделяли внимания грандиозным историческим событиям, а непрестанно возвращались к обыденной жизни отдельного человека. Личный опыт, боль индивида, неспособного попасть в общую историю, – так поэт прямо говорит о безысходности существования, отважно смотрит в лицо судьбе: «Как много мыслей не вложить мне в эту книгу, / в этот неоконченный канон: мои воспоминания, мои мечты… / Какой изъян повинен в том, что я живу без смысла? / Я вижу вновь и вновь, как лилияволшебница взмывает в небеса» [434]. Автор постоянно возвращается к личному опыту человека, размышляет о том, как выбор индивида вступает в конфликт с судьбой. Бессмысленная борьба с предначертанным у Си Чуаня раскрывается в кропотливом мыслительном поиске, автор непрестанно оценивает истинность существования индивида. В «Слиянии» поэт, отделив человека от коллективного бессознательного, изображает острую боль и надежду, которые несет в себе история индивида.

В 1997 году Си Чуань публикует поэму «Невезение» (вошла в сборник «Общий смысл таков»), в которой тщательно анализирует человеческую судьбу. В этой поэме Си Чуань в основном иронически пишет о повседневной жизни разных людей, имени которых не называет, говоря о них просто «он». Автор показывает, что человеческое достоинство присуще людям не от рождения, выясняет, какова цена того, чтобы стать «человеком». Си Чуань разворачивает перед читателем историю жизненных неудач лирического героя, демонстрирует, как невидимая сила исторического предопределения расчленяет, уничтожает человека. В этой поэме нарративность поэзии 1990-х годов предстает в своей крайности: описательные, разговорные фразы здесь произвольно смешиваются с лаконичной и четкой символикой, благодаря чему в нужный момент повествование обретает иронически-веселый оттенок. Пристрастию к классике и духу модернизма приходит на смену саркастическая деконструкция. Си Чуань – один из важнейших поэтов 1990-х годов, кроме него мало кто столь безустанно и серьезно размышляет над судьбой современного человека, беспокоится о том, что наша жизнь обесценивается. В творчестве Си Чуаня – отчаяние, но вместе с тем нежелание смириться с судьбой и борьба за идеалы.

Невидимая рука истории подтолкнула поэтов 1990-х на путь перемен, заставив стихотворцев создавать нечто новое в условиях, когда предел уже достигнут, анализировать положение и выбор индивида, задать поэтическому миру более масштабное направление. По тематике творчества Ван Цзясинь [435]очень близок Оуян Цзянхэ и Си Чуаню – все эти поэты уделяют большое внимание духовности и внутренним переживаниям человека. Вместе с тем Ван Цзясинь отличается от Оуян Цзянхэ и Си Чуаня: он не делает намеренного акцента на стилистике, но неустанно наблюдает за реальным положением дел индивида, постоянно использует в своем творчестве западные или советские (русские) идеи, формируя своеобразную «постполитологическую» стратегию идейной выразительности. После 1989 года внимание публики привлекли два стихотворения Ван Цзясиня – «Баллада о Варыкино – к Пастернаку» и «Пастернак». Рассказ о реальной жизненной ситуации человека непрестанно указывает на то, что судьбу эпохи не изменить: «Судьба все отняла, оставив мне один лишь / стол из дерева сосны, – / что ж, хватит и того. / Поэт своей эпохи, я не попрошу иного» («Баллада о Варыкино»). В стихах Ван Цзясиня встречается множество эпизодов и явлений из западной культуры, он то и дело переписывает классиков модернизма. Исследование их духа становится долговременной темой его творчества и источником вдохновения. Кафка, Бродский, Йейтс, Пастернак и Солженицын – вот духовные отцы, с которыми он постоянно сравнивает себя. Как бы Ван Цзясинь не жаждал духовной жизни для индивида, его стремление уже шло вразрез с эпохой 1990-х. Чтобы создать жизнь индивида в литературе, теперь необязательно было менять действительность – поэты-современники Ван Цзясиня вообще больше не размышляли о действительности. Поэтому их единственный идейный прорыв мог произойти только за счет поэтической стилистики.

Поэты «третьего поколения», вновь занявшиеся поисками духа и идеалов, уничтожали идеологию, возвращаясь к самому тексту. В результате у них возникла странная толерантность: модернистское преклонение перед духовностью парадоксальным образом объединилось с постмодернистской стилистикой. И хотя Ван Цзясинь первым осознал, что словоупотребление может открыть новую вселенную идей, он размышлял только о самих словах и выражениях, а не о масштабной лингвистической системе выразительности. Когда идеология лишилась своей мощной интегративной функции, индивидуальному творчеству оставалось иметь дело только с индивидуальной языковой символикой, ведь что могло быть непосредственнее и чище слов? Поэтов уже выбросили на обочину общества – чем ждать, что тебя выберет история, не лучше ли было самому выбирать свою историю? Текст становится духовным анклавом поэтического «я» и единственной преградой, которая не дает поэту отвергнуть общество. Так слово превращается в новый миф поэтического мира.

В строках Ван Цзясиня есть такие понятия, как «ужас» и «дрожь». Поэт считает, что в них он схватывает самую сущность «постполитической» поэтики. Вместе с тем в «ужасе» и «дрожи» заключен страх того, что слово станет основой всей поэтической теории. В этих бесконечных адских пытках, возможно, живет драгоценная глубина мысли. Ван Цзясинь говорил: «Когда я, созидая стихи, беру за начало “слово”, а не так называемый лиризм или размышления, я по-настоящему открываю жизнь, бытие и постепенно постигаю самую суть поэзии. Сейчас для меня не только поэзия в конечном счете сводится к слову, но даже возможность этой поэзии и возможность духа существуют только постольку, поскольку их можно выразить в словах». Ван Цзясинь восхищается оценкой, которую Бродский дает Мандельштаму: «Все наши метаморфозы, наши мифы» [436].