Чэнь Сяомин - Тенденции новейшей китайской литературы

В середине 1990-х Ван Шо какое-то время не писал, а когда вернулся к творчеству, опубликовал ряд статей, в которых ставил под сомнение авторитеты и разбирал по косточкам классические произведения. Эти статьи вызвали ожесточенные споры. В них в очередной раз появились размышления и бунтарские настроения, которые Ван Шо, этот признанный смутьян, привнес в новейшую культуру Китая. Сочинение «Незнающий ничего не боится» – не сплошной вздор: в нем затронуто то, как люди анализируют систему нынешней культуры и дисциплину, которая дается в рамках этой системы. Статья «Красавица подарила мне снотворный порошок» заставляет вновь пуститься в поиски идеологического противоядия. Разумеется, Ван Шо не всемогущ и не демон, он просто-напросто деятель, который следует велению своего нрава, время от времени проявляя неординарность и бросая вызов традиции.

В начале 1990-х, когда культурный мир Китая пребывал в растерянности и напоминал пустырь, Ван Шо устроил на этом пустыре особое, ослепительное представление – начал «расколдовывать мир». В такой период писатель, казалось, возродился, и это выглядело довольно необычайно. В конце 1980-х Ван Шо, несомненно, был авангардистом-бунтарем. А в начале 1990-х он вдруг связывается с кино, СМИ и массовой культурой, и это объясняется не только дуализмом его личности, но и тем, что во время творческого безлюдья потребовались новые идеология и язык, чтобы заполнить пустоту. И на тот момент, возможно, именно дискурс Ван Шо более всего подходил для этих целей – юмор и насмешки, в которых ощущалась некая боль, идеально помогали разрядить идеологическую напряженность. Подумайте, сколько семей тогда увлеченно смотрели телесериалы, вроде «Жажды». Ведь люди могут получить свою порцию радости, сидя перед телевизором: например, послушав песню «У хорошего человека и жизнь благополучна», они ощущают прилив счастья. Так искусство успокаивает, утешает человека. Комизм и забавность сериала «Истории из редакции» наконец-то привели китайцев к пониманию того, как радостно быть простым человеком, и даже наделили этого простого человека самомнением – он ощущает свое величие, глумясь над теми, кто еще зауряднее и глупее него. Можно с уверенностью сказать, что Ван Шо внезапно открыл новое пространство для возможностей – развлечение разношерстной публики. В то время количество телевизоров в Китае росло огромными темпами, и это сыграло на руку писателю. Кроме того, массовые развлечения соответствовали требованиям времени, характеризовавшегося стремительным упадком китайской элитарной культуры. Понятно, почему активизировавшиеся в начале 1990-х годов китайские интеллигенты отталкивались от творчества Ван Шо, критиковали его, чтобы выйти на общественную арену. Для китайской интеллигенции дискуссии о гуманистическом духе стали преамбулой к новому диалогу с обществом.

Гуманистические прения имели место в 1993–1995 годах, то есть продолжались примерно два года. В шестом номере «Шанхай вэньлунь» за 1993 год был опубликован диалог Ван Сяомина с другими деятелями, называвшийся «Руины в пустыне: кризис литературы и духа гуманизма». Этот диалог побудил интеллигенцию, которая некоторое время молчала, вновь обратиться к общественным проблемам, обсудить их. Затем, в 1994–1995 годах полемика о гуманизме развернулась и в других изданиях – в «Ду шу», «Вэньхуэйбао», «Дунфан», «Чжунхуа душу бао» и др. Так гуманистический дух стал актуальным вопросом, приковавшим к себе внимание всех интеллигентов.

Главным сторонником дискуссий о гуманизме был Ван Сяомин. Общественные проблемы, возникшие в ходе экономического развития Китая – преклонение перед деньгами, вечное стремление к выгоде и моральный упадок, – он поднял до уровня кризиса гуманистического духа. Ван Сяомин и другие деятели считают, что в современном Китае дух гуманизма серьезно ослаб, его необходимо спасти, удержать. В указанном диалоге они анализируют состояние интеллигенции в китайском обществе того времени и приходят к заключению, что у этого общества больше нет основополагающих ценностей, что все писатели ориентируются на материальный интерес, один за другим устремляются за реальной экономической выгодой и даже уходят в бизнес. Литературный мир переполнен приевшейся коммерческой литературой. Ван Сяомин и его собеседники подчеркивают: такая деградация происходит не только в словесности, но и в сфере человеколюбия вообще. «Нынешний литературный кризис не только означает, что снизился уровень культурной подготовки, но и говорит о том, что духовность продолжает снижаться уже несколько поколений. Этот кризис вскрыл проблемы гуманистического духа китайцев, выявил безразличие общества к литературе и подтвердил, что мы уже потеряли интерес к развитию своей духовной жизни». На взгляд Ван Сяомина и его коллег, самое яркое проявление кризиса в литературе – феномен Ван Шо. Творчество этого писателя – типичная вульгарная литература. Ван Шо бесстрашно «расколдовывал мир», а Ван Сяомин и сотоварищи собирались воссоздать систему ценностей интеллигентов. Конечно, интеллигенция хотела не просто восстановить былой авторитет, но и найти в новой действительности новую духовность. Ван Сяомин и его собеседники отмечали: «В литературе живет святость, которую невозможно осквернить». И заявляли: «Истинная словесность Новейшего времени должна смело смотреть в лицо страданиям и тревогам, а не рассеивать их какими-нибудь никчемными насмешками». Поэтому они раскритиковали иронию Ван Шо: своим ерничаньем он как раз лишает существование всякой серьезности, превращает жизнь человека в легкомысленную усмешку, за его смехом стоят бессмысленность и безысходность. Ироничность этого писателя сводит на нет жестокость бытия, потому как искореняет критическое восприятие жизни. Подшучивая, люди забывают о своих жизненных установках, чтобы сбросить с себя тяжкое бремя существования. Однако, избежав этой ноши, они ни капли не изменят свою жизнь. Этот своеобразный эскапизм показывает, сколь невыносимо существование китайцев и сколь слаба их жизнеспособность. Оттого-то Ван Сяомин и его сторонники кричали: «Нам необходимо трезво оценивать кризис, взять на себя ответственность за него» [383]. И хотя многие интеллигенты одобрили эту точку зрения, было немало и тех, кто не поддержал ее. Несогласные считали: поскольку китайское общество коммерциализируется, люди обретают способность опираться на разные ценности, выбирать собственный путь. Да, возник плюрализм, но это не означает, что культуру и литературу загоняют в депрессию. В статье «Случайные мысли о духе гуманизма» Ван Мэн определенно опровергает теорию о деградации этого духа. Он подчеркивает: «Если сейчас наступил упадок, то скажите, в каком состоянии находился наш гуманистический дух до него?» По мнению Ван Мэна, упадок, возникший после создания рыночной экономики, по силе уступает жуткому кризису, который накрыл культуру в период революций и плановой экономики. В годы войны «многие взгляды, связанные с людьми, – например, гуманизм, теория человеческой сущности, человечность, – зачастую считались лицемерием и глупым вздором, даже оружием, которое враг использует, чтобы уничтожить наш боевой дух». Точно так же «трагедия плановой экономики заключалась в ее лжегуманизме… Лжегуманизм взял на вооружение воображаемого, утопического “Человека с большой буквы” и сделал это, чтобы замалчивать, убивать стремления и потребности людей». Поэтому Ван Мэн задает еще один вопрос: «Как может деградировать то, чего никогда не было?» Он считает, что абсолютизация и обожествление духа гуманизма связывает человека по рукам и ногам. По сравнению с университетскими интеллигентами, которые в один голос ругали Ван Шо, Ван Мэн положительно оценил этого писателя. На взгляд Ван Мэна, одобрения заслуживает то, как Ван Шо ликвидирует надуманную святость, избегает возвышенности и намеренно подрывает фальшивую мораль, лжеблагородство и деланную манеру держаться [384].