Чэнь Сяомин - Тенденции новейшей китайской литературы

В самом деле, Ван Шо всегда был многогранным культурным явлением: в нем причудливо сочетались гармоничность и бунтарство. Реформатор, авангардист, хулиган, делец… Все эти роли смешались в Ван Шо, позволив ему выжить в необычной и непростой идеологической атмосфере Китая начала 1990-х. Разные люди, исходя из несхожих взглядов и требований к языковой выразительности, видят Ван Шо с разных сторон. В начале 1990-х, когда интеллигенция рвалась вмешаться в общественные дела Китая и воссоздавала свою критическую платформу, Ван Шо просто стал единственной мишенью: ведь кто, кроме него, мог взвалить на себя эту тяжелую ношу? Своими бунтом и сарказмом он фактически расчистил пространство, которое после 1990-х годов использовали для переоценки и реконструкции ценностей, он определил для этой реконструкции более высокие критерии, чем прежде. После того, как Ван Шо высмеял существующие ценности, воссоздать моральные убеждения (дух гуманизма) интеллигенции 1990-х оказалось не так-то просто. Новая система ценностей, обратись она просто к «просветительскому» дискурсу 1980-х или к просветительским ценностям «движения 4 мая», не сработала бы. В новой эпохе складывается более сложный культурно-идеологический контекст, и чтобы заново отстроить общепринятую для интеллигенции схему принципов и понимания, необходима еще более многоосновная ценностная система, которая вобрала бы в себя еще больше знаний и культурных элементов из модерна и даже постмодерна. Разумеется, в той напыщенности, с какой впервые развернулись дискуссии о гуманистическом духе, проступала вынужденная манера поведения, к которой прибегали китайские интеллигенты начала 1990-х, чтобы вновь консолидироваться. Свою позицию интеллигенция еще не доработала, доктрину сформулировала в спешке и не разобралась в вопросе как следует. Однако нельзя недооценивать позитивную роль дебатов о духе гуманизма. Благодаря им интеллигенты нашли тему, способную снова объединить их, а в обществе вновь зазвучали рассуждения об актуальных для Китая проблемах.

В 1988 году журнал «Шанхай вэньлунь» открыл рубрику «Переписывая историю литературы», ее вели Ван Сяомин и Чэнь Сы. Они выступали за «переписывание литературной истории». С 1988 по 1989 год было опубликовано девять выпусков этой рубрики – всего вышло шестнадцать статей, в которых авторы излагали новые интерпретации произведений, созданных классиками современности и Новейшего времени. В исследовательских кругах современной и новейшей китайской словесности эти статьи вызвали резонанс, они серьезно повлияли на литературное творчество 1990-х годов. Воссоздавая с помощью такого интеллектуального дискурса науку и литературу, интеллигенты проводили фундаментальную работу – переоценивали ценности, формировали их заново. Интеллектуальный дискурс серьезно менялся.

В первой половине 1990-х годов китайский литературный мир был одержим очередной классификационной задачей: все активно придумывали, как бы лучше назвать творческую молодежь, принадлежащую к внутрикитайским литературным кругам. «Новая фаза», «новое знамение», «новые горожане», «новое поколение», «позднее поколение», «племя родом из 1960-х», «феминисты», «новые выживальщики» – все эти термины описывали новую литературную общность. В какой-то момент чаще всего использовали словосочетание «новая фаза» [385], однако из-за многозначности и нечетких границ этой формулировки к ней скоро охладели. А сейчас, похоже, куда шире употребляется понятие «позднее поколение» [386].

Говоря об этих творческих людях как о «позднем поколении», недостаточно просто указать на их возрастные различия с авангардистами. В действительности разница в возрасте между представителями этих двух направлений не так уж велика. В данном случае термин «позднее поколение» означает, что в истории литературы эти писатели «запоздали». Авангардисты вступили в открытое сражение с традиционным реализмом, создав новые формы современного литературного искусства Китая. Когда же «позднее поколение» вышло на сцену, художественные провокации, подобные тем, что совершали авангардисты, стали уже неэффективными. Для творчества «поздних» писателей уже не характерна реформаторская патетика, они пишут отталкиваясь от личного опыта. Кроме того, в истории литературы больше нет «начал» и «концов» – «позднему поколению» приходится творить в пространстве, где отсутствуют исторические ориентиры. Поэтому в художественном плане поздние литераторы – это поколение без корней, лишившееся тяжкой ноши исторического чувства: свободное, но одинокое, сознательное, но слепое, упорное, но пустое. Бурная история уже завершилась, а они – то, что от нее осталось.

Литературное творчество членов этой общности стилистически различно, однако от произведений авангардистов и новых реалистов оно отличается ярко выраженной актуальностью (современностью). «Позднее поколение» вновь делает упор на сюжет и персонажей, личный опыт индивида: что в этом литературном направлении примирились авангардизм и реализм. Авангардистская проза не замечает того, что происходит в современности, а у реалистов это происходящее довольно шаблонно – оно все еще не сталкивается с наиболее резкими переменами в китайском обществе и с самыми оригинальными мнениями. «Поздние» же литераторы смотрят в лицо меняющейся общественной ситуации Китая, особенно пристально следят за теми изменениями, которые в 1990-е годы последовали за стремительным экономическим развитием и коммерциализацией страны. Это потому, что в своих произведениях они имеют дело с действительностью, а не с историей или экспериментами в области литературной формы. К «актуальному» творчеству литераторов «позднего поколения» подталкивает собственный жизненный опыт, а их произведения мало вписываются в принятую систему и доминирующую культуру. В какой-то степени «поздние» писатели – «братья» Ван Шо: устраивают «беспорядок», опираются на реальный опыт. Они стремительно врываются на литературную сцену и берут на себя роль новых реалистов.

«Поздние», вошедшие в литературный мир через рубеж частной жизни, явно никак не связаны с метанарративом и не соотносятся напрямую с историческим контекстом нового периода. Отправная точка их повествования больше не лежит в бинарной оппозиции «реализм – модернизм», этой точкой становится жизнь, тот ее отрезок, в который возникают рыночная экономика и общество потребления. Постигая эту эпоху, они не могут (да им и не нужно) писать о ней в целом, изнутри. В творчестве Хэ Дуня, Шу Пина, Чжу Вэня, Цю Хуадуна, Дун Си, Ли Эра и Ло Ванцзы, посвященном нынешней эпохе, действительно создана выразительная картина жизни в период подъема рыночной экономики. У этой эпохи есть лишь оболочка, а содержание отсутствует, это эра восхитительного «модного преображения», время, когда на первый план вышло внешнее. Одержимость внешним – вольготным и пассивным – позволила прозе 1990-х сбросить гору с плеч, избавиться от всех тревог и, по-другому «расколдовав мир», вернуться к естественной жизни.