Умберто Эко - Роль читателя. Исследования по семиотике текста [litres]

У них еще нет множества детишек, но это придет.

Одномерному читателю «Вполне парижская драма» (далее – Драма ) Альфонса Алле может показаться всего лишь литературной шуткой, замысловатой попыткой создать словесный trompe-l’oeil [421], нечто среднее между гравюрами Эшера [422]и пастишами [423]à la Борхес (в обоих случаях – ante litteram [424]). Именно поэтому Драму следует рассматривать как текст, дерзающий рассказывать о себе самом, о своей неудаче. Но поскольку неудача была тщательно спланирована, Драма – отнюдь не текст-неудачник, а, напротив, метатекстуальное достижение.

Драму следует читать дважды: она предполагает и наивное чтение, и чтение критическое, причем второе – это интерпретация первого [425].

Последующий анализ предполагает, что читатель уже прочитал Драму [т. е. раздел А данной главы], не заглянув предварительно в раздел Б. Предполагается также, что читатель прочитал Драму всего лишь один раз и с обычной скоростью. Поэтому последующий анализ – пример второго (повторного, критического) прочтения. Другими словами, данное эссе – это не только анализ Драмы, но также и анализ наивного прочтения Драмы. А поскольку всякое критическое чтение есть одновременно и анализ самих интерпретационных методов такого чтения, то данное эссе – это еще и интерпретация возможного критического (или повторного) прочтения Драмы.

Но Драма не просто текст, а метатекст. И как таковой она рассказывает, по крайней мере, три истории:

a) историю о том, что происходит с ее dramatis personae [426];

b) историю о том, что происходит с ее наивным читателем;

c) историю о том, что происходит с ней самой как текстом (по сути, эта третья история – о том, что происходит с читателем критическим).

Данное же эссе [глава восьмая книги] – это не история о том, что происходит за пределами Драмы как текста (приключения реальных, эмпирических читателей Драмы не представляют особого интереса с точки зрения задач нашего анализа: очевидно, что столь неоднозначным текстом можно воспользоваться и злоупотребить многими разными способами – вплоть до отказа его читать): данное эссе – не что иное, как история приключений М-Читателей Драмы [427].

Когда читатель Драмы добирается до ее шестой главы, он приходит в полное замешательство. Моя задача – объяснить, почему так получается.

Интуиция, основанная на самом обычном здравом смысле, говорит нам, что главы шестая и седьмая Драмы были бы невозможны, если бы предшествующие главы не постулировали читателя, способного (и готового) выстроить следующие гипотезы:

a) в конце четвертой главы такой наивный читатель должен заподозрить, что Рауль и Маргарита решили пойти на бал, нарядившись соответственно Тамплиером и Пирогой, каждый предполагая уличить другого в измене;

b) во время чтения пятой главы наивный читатель должен заподозрить, что две маски на балу – это Рауль и Маргарита (или же, в крайнем случае, он может подозревать, что на балу присутствуют четыре персоны, связанные с сюжетом Драмы: Рауль, Маргарита и два их предполагаемых партнера).

Однако, для того чтобы выстроить подобные гипотезы, следовало бы постулировать, что каждый из двух супругов прочитал письмо, полученное другим: в противном случае ни он, ни она не могли бы знать, как будет одет (одета) соперник (соперница), и следовательно, не могли бы одеться так же, в такой же маскарадный костюм, чтобы «подменить» соперника (соперницу) на балу.

Между тем сам текст не только не подкрепляет, но совершенно ясно исключает подобный постулат. Тем не менее наивный читатель, как правило, воспринимает текст именно так, будто каждый из супругов прочитал оба письма: об этом свидетельствует, например, тест, описанный в Приложении I. Пересказы-резюме наших респондентов звучат обычно так: «Рауль получает письмо, в котором говорится, что Маргарита, одетая Пирогой, встретится со своим любовником, который будет одет Тамплиером» (и наоборот). Поэтому я предполагаю, что подобный тип наивного прочтения (осуществляемый при обычной скорости чтения) более или менее соответствует тому, что и предвидел Альфонс Алле, когда создавал свою текстовую ловушку [428].

При всем том сам текст – кристально честен. Он не говорит ничего такого, что заставляло бы полагать, что Рауль и Маргарита собираются на бал. Пирога и Тамплиер на балу описываются без всяких намеков на то, что они – Рауль и Маргарита. Нигде ни разу не говорится, что у Рауля и / или Маргариты есть любовница (или любовник). Поэтому именно сам читатель (как эмпирическая случайность, не зависящая от текста) должен взять на себя ответственность за все ложные умозаключения, возникающие во время чтения, и за все инсинуации относительно моральных качеств Рауля и Маргариты.

Однако сам текст постулирует именно такой тип скорого на догадки читателя как один из своих структурообразующих элементов. Иначе зачем в шестой главе говорится, что Тамплиер и Пирога «оба… вскрикнули от изумления», когда обнаружили, что они – не Рауль и не Маргарита? На самом деле единственный, кто должен был бы вскрикнуть от изумления, – так это эмпирический читатель, который построил ложные гипотезы и питал ожидания, не подтвержденные текстом…

Но дело еще и в том, что читатель и должен был строить именно такие гипотезы и питать именно такие ожидания. Драма берет в расчет возможные ошибки читателя, потому что она сама их тщательно спланировала и спровоцировала.

А если ошибки читателя были искусно спровоцированы, почему же тогда текст отвергает их как ложные умозаключения? И почему, отвергнув, затем все же некоторым образом их легитимирует?

Урок, подразумеваемый Драмой, по сути дела – последовательно противоречив. Альфонс Алле говорит нам, что не только Драма, но всякий текст состоит из двух компонентов: из информации, предоставляемой автором, и информации, добавляемой М-Читателем, – при том что вторая определяется и направляется первой (в разных соотношениях свободы и необходимости). Чтобы доказать эту [мета]текстуальную теорему, Алле побуждает читателя пополнять текст информацией, которая противоречит фабуле, вовлекая его тем самым в совместное сочинение истории, которая не склеивается как целое. Несостоятельность Драмы как фабулы – это подтверждение теоретических предположений Алле и торжество его метатекстуального доказательства.