Умберто Эко - Роль читателя. Исследования по семиотике текста [litres]

Чтобы создать М-Читателя как возможную стратегию интерпретации, необходимо использовать определенные семантические и прагматические средства. И наша новелла сразу же сплетает – по всей поверхности дискурса – тонкую сеть из иллокутивных сигналов и перлокутивных эффектов.

С точки зрения грамматики в тексте доминирует первое лицо (повествователь), который на каждом шагу подчеркивает тот факт, что некто (внешний по отношению к фабуле) повествует (как бы подмигивая читателю) о событиях, в истинность которых нет необходимости верить. Иными словами, с помощью этих не слишком изящных вмешательств первого грамматического лица косвенным образом (и не без некоторой двусмысленности) заключается своего рода взаимный контракт вежливого недоверия: «Вы не верите тому, что я тут рассказываю, и я знаю, что Вы мне не верите; но, не забывая об этом, следуйте за мной с благожелательным соучастием, как если бы я говорил Вам правду».

Для заключения этого контракта веры-недоверия используются разнообразные гиперкодированные выражения:

a) / à l’epoque où commence cette histoire / [429] – это своего рода указатель вымышленности, подобный сказочным зачинам типа /жили-были/;

b) / un joli nom pour les amours/ [430]отсылает читателя к гиперкодированным литературным конвенциям, особенно характерным для эпохи символизма;

c) /bien entendu/ [431] – это своего рода отсылка к интертекстуальным фреймам, которые должны быть известны читателю;

d) /Raoul, dis-je…/ [432] – в очередной раз подтверждает присутствие повествователя, чтобы тем самым разрушить ощущение (которое может возникнуть у читателя) реальности повествуемого;

e) /c’était à croire que…/ [433] – как бы приглашает читателя строить свои собственные предположения (наряду с предположениями автора), соучаствуя в повествовании; иными словами – отыскивать и проверять повествовательные схемы, скрытые под верхним слоем дискурса, – как это обычно и требуется от читателя художественной литературы.

Данное перечисление легко было бы продолжить, но предоставляем нашему читателю возможность самому отыскать в других главах Драмы подобные приемы.

Текст старательно создает своего наивного читателя как типичного потребителя сюжетов о буржуазном адюльтере конца века – читателя, воспитанного рынком «бульварной комедии». Так, среди прочего, подобный читатель «вызывается на сцену» рядом намеков на его любовь к театральным эффектам (coups de théâtre), а также упоминанием о клиентах-покупателях, готовых платить за «острые», «пряные» произведения. Выражение / simple épisode qui donnera à la clientèle…/ [434], стоящее в заголовке второй главы, напоминает первые фразы «Тома Джонса» Генри Филдинга (автора, который четко сформулировал идею о романе как о произведении-продукте, создаваемом для определенного рынка):

«An author ought to consider himself not as a gentleman who gives a private elemosinary treat, but rather as one who keeps a public ordinary at which all persons are welcome for their money…» [435]

Подобные клиенты-читатели составляют аудиторию, которая готова платить за наслаждение, доставляемое повествованиями, сделанными согласно гарантированным рецептам. В эпиграфе к первой главе Драмы (цитата из Рабле) упоминается / challan / что значит именно «клиент», «покупатель».

Выражение / vous qui faites vos malins / [436](в названии третьей главы) – это насмешка над предполагаемыми читателями («умниками и хитрецами»), кто ожидает, что повествование будет построено по привычному сценарию. Именно ради такого читателя текст не пренебрегает столь заштампованными выражениями, как, например: / la pauvrette s’enfuit, furtive et rapide comme fait la biche en les grands bois / [437]или / ces billets ne tombèrent pas dans l’oreille de deux sourds / [438]. На каждом шагу подтверждается: «Эта история соответствует стандарту».

Однако текст не отказывается и от того, чтобы вызвать у возможного критического читателя подозрения относительно своей (т. е. текста) подлинной стратегии. Такие выражения, как / c’était à croire /, / un jour, pourtant… un soir, plutôt /, / bien entendu /, / comment l’on pourra constater / [439], – столь явно ироничны, что опровергают утверждаемое ими в самый момент утверждения. Но подобная стратегия речевых актов становится вполне очевидной лишь при втором чтении. При первом чтении наивный читатель увлечен знакомым процессом повествования; он «воздерживается от недоверия» и строит догадки о возможном развитии событий. Любые экстенсиональные сравнения он «берет в скобки» и входит в мир Драмы, как в свой собственный.

На уровне структур дискурса Драма не создает особых проблем декодирования-интерпретации. Персонажи названы и в достаточной степени описаны, кореференции вполне очевидны. Читатель легко распознает топик дискурса и определяет его изотопии [440].

Поскольку дискурс выглядит «классическим» и реалистическим, никаких особых проблем в нем не видно. Данные из энциклопедии читателя легко включаются в процесс актуализации текстового содержания. Мир Рауля и Маргариты выглядит как мир самого читателя (по крайней мере, читателя образца 1890 г. или того, кто может отождествить себя с читателем «веселых девяностых»). Разве что эпиграфы вносят некоторое семантическое усложнение: они герметичны и в интертекстуальном отношении довольно загадочны. Но при первом чтении эпиграфы можно опустить (не так ли обычно все и делают?).

В остальном стратегия текста явно направлена на установление доверительных отношений между автором и читателем: автор постоянно напоминает о себе с помощью разговорных сигналов (/ bien entendu / [441], / dis-je/ [442]и т. д.), присутствие читателя подчеркивается прямыми обращениями к нему автора (/ je vous souhaite / [443]и т. п.).

Шаг за шагом читатель как будто вовлекается в «жалость / сострадание» (см. «Поэтику» Аристотеля), т. е. в эмоциональное соучастие: de te fabula narratur [444]. И все это для того, чтобы затем – вслед за «жалостью / состраданием» – возбудить в читателе «страх / ужас» (там же), т. е. ожидание неожиданного.

Но простота и непроблематичность уровня дискурсивных структур (структур дискурса) – лишь кажущиеся. Синтаксический механизм кореференции, быть может, и однозначен, но зато семантический механизм коиндексации (со-указания) отнюдь не столь же прост.

Когда в пятой главе Драмы появляются Тамплиер и Пирога, читатель должен подумать, что это – Рауль и Маргарита (или что, по крайней мере, одна из масок – это один из супругов). Такая идентификация подсказана письмами в главе четвертой: поскольку в одном из писем сказано, что Рауль пойдет на бал одетый Тамплиером, а на балу присутствует Тамплиер, то, стало быть, Рауль и Тамплиер – одно лицо (то же [mutatis mutandis] справедливо и для Маргариты).

В плане логики такое умозаключение неверно (подобным же образом можно было бы сказать: коты – животные; моя борзая – животное; следовательно, она – кот).