Алексей Виноградов - Авеста Висперад. Перевод А.Г. Виноградова

Важность этого вероучения, сформулированного до сих пор, как дуалистического творения и как попытки решения сложнейшей проблемы, должна быть очевидна для каждого просвещенного глаза. Если бы существовал верховный Бог, сила которого могла бы отменить самые законы жизни, не было бы никакого зла; но доктрина отрицает существование такого существа. Добро и зло в существовании ограничивают друг друга. Не может быть счастья, не определяемого печалью, и не может быть добра, которое не сопротивлялось бы греху. Соответственно злое начало признается столь необходимым, что оно представлено злым Богом. Однако самое имя его есть мысль или страсть; в то время как доброе Божество не несет ответственности за преобладающее зло и горе. Сама его сила не могла предотвратить их появление. И Он один имеет особенно объективное имя, и такое, которое можно было бы применить только к человеку. Эти предположения, истинные они или ложные, безусловно, являются одними из самых серьезных, которые когда-либо высказывались, и мы находим их здесь изначально.

Что же касается природы религиозных поощрений и наказаний, то у нас есть предположения, не менее важные с точки зрения научной теологии и, по сути дела, гораздо более широко распространенные. Сказать, что будущие награды, содержащиеся в «Гатах», были в значительной степени, если не главным образом, духовными и заключались в самом человеке, было бы почти оскорблением истины. Истина состоит в том, что ментальные рай и ад, с которыми мы теперь знакомы как с единственными будущими состояниями, признаваемыми разумными людьми, и мысли, которые, несмотря на их знакомость, никогда не могут потерять своего значения, не только используются и выражаются в «Гатах», но выражены там, насколько нам известно, впервые. В то время как человечество было предано ребяческим ужасам будущего, полного ужасов, обрушившихся на него извне, ранний иранский мудрец провозгласил вечную истину, что награды Небес и наказания Ада могут быть получены только изнутри. Мы можем справедливо сказать, что через системы, на которые он оказал влияние, он дал нам великое учение о субъективном воздаянии, которое должно произвести существенное изменение в умственных привычках каждого, кто его получает. После сотворения душ и установления законов, которые должны ими управлять, Арамаити дает тело, и люди и ангелы начинают свой путь. Матра вдохновлен для руководства благожелательных. Верующие изучают обеты святой системы под учением Бессмертных, в то время как неверная и отверженная часть человечества принимает соблазны Худшего Разума и объединяется с Даевами, как в смертном грехе войны из-за бессмысленной жестокости или из-за нечестного приобретения. Последствия этого последнего союза вскоре очевидны. Корова (Кине), как представитель святого народа, сетует на невзгоды, которые делают иранскую жизнь тяжелым бременем. Попыткам зарабатывать на жизнь честным трудом противостоят, но не сводятся на нет, племена, поклоняющиеся даевам, которые все еще борются с заратустрийцами за контроль над территорией. Таким образом, Корова (Кине) поднимает мольбу Ахуре и Его Праведному Порядку Аше, которые отвечают назначением Заратустры как человека, которому доверено ее искупление; и он, приняв свое поручение, начинает свои пророческие труды. Отсюда следует ряд причитаний, молитв, восхвалений и увещеваний, обращенных Заратустрой и его ближайшими сподвижниками к Ахуре и народу, в которых подробно обрисовываются общественные и личные скорби, произносятся отдельные мольбы и благодарения, увещевают массы собираться на собраниях. Здесь следует отметить, что население, среди которого слагались эти гимны, было главным образом земледельцами и скотоводами. Обстоятельства, которые затрагивали их интересы как таковые, конечно, имели для них первостепенное значение, а поскольку их земля и скот представляли собой их самое ценное имущество, то чего бы им ни угрожало, этого следовало бояться больше всего. Соответственно, грабежи и набеги, исходившие от туранцев или поклонников даевов, считались самыми ужасными. Но особенно следует отметить нравственную серьезность в их решимости избегать грабежа с их стороны, даже когда они искушаются желанием возмездия, и их враждебность в этом отношении была исключительной. (Они безоговорочно молятся против Аешмы. Они могут практиковать опустошительные разрушения во время войны; но набег, как и во времена номинального мира, кажется, был им чужд). В то время как вышеприведенные факты объясняют нам, с одной стороны, главных божеств и особые надежды и страхи, которые вдохновляли их поклонение, они также, с другой стороны, заставляют нас удивляться, тем больше, чем столь изощренная теология, как найденная в документах, должна была возникнуть среди такого простого сообщества. В ходе чтений у нас также есть особые намеки на организованную борьбу партии даевов за сокрушение заратустрийцев. Иногда, кажется, что они почти достигли своей цели. Происходит отчетливая ссылка на битву в строю, в то время как кровавое насилие упоминается более одного раза, как в линии или в стычке. Из преобладания благодарственного тона мы заключаем, что заратустрийцы одержали верх в течение гатского периода, но, хотя результат мог быть гарантированным, борьба во время последней гаты никоим образом не была окончена. В последней «Гате», как и в самой ранней, мы видим признаки ожесточенного и кровавого конфликта. Тот же самый тип существования преобладал гораздо позже, во времена «Ястов», но картина, кажется совершенно иной, и человеческие черты Заратустры совершенно теряются в мифических атрибутах, которыми в изобилии снабдили его время и суеверие. Таким образом, резюмируя основные характеристики его первоначальной системы, мы можем сказать, что он и его товарищи боролись за установление царства под верховной властью Бога, чьей первой заботой было облегчение страданий и приют честных и трудолюбивых бедных людей.

(Практическое действие этого основного принципа, кажется, время от времени было полезным в замечательной, если не беспрецедентной степени. При Сасанидах низшие классы пользовались большой защитой. Вспомним также необычайное обращение с бедняками во время засухи и голода при Перозе).

Это царство должно было управляться в соответствии с Его святым Порядком, или планом спасения, чтобы оно было пронизано живым благочестием и с конечной целью даровать как Благо, так и Бессмертие. Этот высокий идеал также не был оставлен в качестве абстрактного принципа, чтобы действовать по-своему. Общество было слишком рудиментарным, как всегда, для эффективного выживания неподдерживаемых принципов. По-видимому, существовала компактная иерархическая система, сакраментальным объектом которой был огонь, перед которым с непоколебимым рвением совершало служение жречество; но следы этого очень ограничены в «Гатах», и, по всей вероятности, в их период это было гораздо менее разработано, чем позже. Такова, в очень кратком изложении, система, которая встречается нам как зороастризм в тот период поклонения Мазде, когда Заратустра жил и сочинял гатские гимны. Что касается дальнейшего вопроса: «Кем был Заратустра, когда и где он жил?» разнообразие мнений по-прежнему преобладает, настолько, что в этом отношении я немного отличаюсь даже от своего выдающегося друга и предшественника. Поскольку такие разногласия по поводу «Авесты», однако, являются само собой разумеющимися, я свободно излагаю свои впечатления. Кем же был тогда человек, если вообще был человек, соответствующий имени Заратустры в Гатах? Существовал ли он и действительно ли он был автором этих древних гимнов? Что он существовал как историческая личность, я уже утверждал; а что касается гимнов, приписываемых ему и его ближайшим соратникам, то я также не сомневаюсь. Части этих произведений, возможно, были вставлены, но «Гаты» в целом демонстрируют великое единство, и вставки сделаны в духе оригинала. И что Заратустра был именем личности, в которой сосредоточено это единство, у нас нет достаточных оснований оспаривать. Имя упоминается в самых священных связях, а также в тех, которые изображают действительность страданий пророка; и нет никакой причины, по которой он должен был бы полюбиться человечеству, если бы он не принадлежал тому, кто в присутствии суверена и царства мог запечатлеть свою личность с гораздо более яркой отчетливостью на своих современников, чем тот или иной суверен или кто-либо из его приверженцев. Совершенно исключено, что в «Гатах» присутствует какая-либо подделка, любое желание подсунуть доктрины священному сообществу от имени великого пророка, как в «Вендидаде» и более поздней «Яснее». «Гаты» подлинны в своей массе, в чем, я думаю, сейчас не сомневается ни один ученый. Что касается характеристик этого великого учителя, я имею в виду сами гимны, которые в литературе стоят особняком в своем роде. Насколько нам известно, нигде в их период не было человеческого голоса, который изрекал бы такие мысли. Теперь некоторые из них являются великими общими местами философской религии, но до того о них никто не слышал (agusta). И все же мы должны сказать о Заратустре, как и обо всех наших первых вестниках, что, хотя он предшествует всем, чьи записи дошли до нас, он, вероятно, был лишь последним видимым звеном в далеко вытянутой цепи. Его система, как и система его предшественников и последователей, была развитием. Его основные концепции были высказаны, хотя и не озвучены ранее. Его мир созрел для них, и когда он появился, ему оставалось только произнести и развить их. Я бы не назвал его реформатором; он не отвергает своих предшественников. Старые арийские боги уходят на покой перед духовным Ахурой; но я не думаю, что он специально намеревался дискредитировать их. На мгновение упоминается один из низших, но великое Благоволение, Порядок и Могущество вместе с их результатами в человеческом субъекте, Благочестие Ахуры, воплощенное в людях, и их Благо и Бессмертие, как следствие, вытесняют все другие мысли. Его умственная проницательность так же очевидна из его системы, как и его глубокое нравственное вдохновение. Что же касается его второстепенных характеристик, его образа мыслей и выражения, то мы находим их в высшей степени своеобразными. Он дал нам сочинения, в которых каждый слог кажется нагруженным мыслью, иногда часто повторяющимся и для нас в наши дни очень знакомым; но тогда, когда он писал, можно было бы предположить, что он намеревался «произнести свою темную речь». Краткость доведена до беспрецедентной крайности, в то время как чудесная идея о том, что атрибуты Бога являются Его вестниками, посланными в человеческую душу, чтобы облагородить и искупить, делает его временами настолько тонким, что новейшие ученые не могут сказать, имеет ли он в виду Ашу и Воху олицетворение Манаха. как архангелов, или как мысли и благотворные намерения Божества, воспроизведенные в людях. (Я считаю крайне неудачным, что зендисты ищут в Гатах легкое и естественное выражение, а также выражение обыденных деталей. Только в страстном высказывании их стиль становится простым). Я не могу припомнить ни одного отрывка, в котором Воху Манах, Аша, Кхшатра и т. д. не чувствовалось бы, что они означают именно то, что они обозначают как слова, и в то же время им молятся и просят прийти, как богам или ангелам. Либо это олицетворение чисто поэтическое, что сделало бы его, как это обнаруживается в «Гатах», учитывая их возраст и место, весьма замечательным явлением, либо же, догматически олицетворив божественные атрибуты, Заратустра никогда не забывает выразить почтение, которое выше, чем «уважение к людям», уважение к принципам, которые они представляют. Однако, делая каждое хвалебное утверждение, я принимаю как должное то, что, как я опасаюсь, далеко не всегда признано, а именно то, что читатель хорошо взвесит, в чем заключается вся разница, а именно в очень отдаленном периоде, в который мы обязаны, чтобы поместить «Гаты» и сравнительно грубую цивилизацию, среди которой мы должны предположить, что они были составлены. Мы должны поместить лежащие перед нами идеи в эти рамки времени и места. Если мы этого не сделаем, то, разумеется, мысли и их выражение не будут содержать для нас ничего нового; но с точки зрения отношения, после долгого взвешивания вопроса, я не могу ссылаться на них в каких-либо других терминах, кроме тех, которые я использую, не осознавая, что из-за страха перед преувеличением я отшатываюсь от высказывания того, что я считаю истиной.