Альбина Саяпова - Диалог творческого сознания А. А. Фета с Востоком (Фет и Хафиз)

Любопытно глагольное выражение эмоционального состояния лирического героя в каждой Теперь-точке. Так, в первой Теперь-точке («Носились по зале мы») непереходный глагол с семантикой живого определяет коннотативное значение – были носимы судьбой. Переходный глагол во второй Теперь-точке говорит о конкретном жизненном факте, перевернувшем судьбу («пели песнь погребенья»). Коннатативное значение глагольной формы в третьей Теперь-точке («Она... спала / Я спал») – в семантике уже мертвого, мертвого по воле судьбы.

Характер адъективной лексики обнаруживается в этом стихотворении в концептах живого и мертвого, отражающих сущности действительного мира, а также, что для нас важнее, конструкты самого творческого сознания. Первая половина антитезы выражена строками: «Теплы были нежные руки / Теплы были звезды очей». Понятие «теплы были» включает в себя признаки живого. Выбор интерпретации при восприятии рук предопределен, прежде всего, языковой привычкой (язык влияет на способ понимания действительности). Вместе с тем в этом образе – оценочная категоризация с чувственной и эмоциональной основой; восприятие лирическим героем «нежных рук» возлюбленной и осмысление их в соответствующем определении – «теплы». С другой стороны, в этом образе – рациональная оценка, которая выражает характер строений семантических подсистем, предполагающих полярность рациональных оценок: «Теплы были нежные руки» – «песнь погребенья», «луна мертвецом». Во второй строчке первой половины антитезы («Теплы были звезды очей») в эмоциональной оценке восприятия «живого» содержится эстетическая оценка. Таким образом, эстетическая оценка «живого» основана на синтезе сенсорных и психологических оценок, выраженных достаточно сложными по структуре значениями: «звезды очей» теплы. Следовательно, семантическое пространство краткого прилагательного «теплы» расширяется, создается эстетический концепт Фета, в основе которого вербальный опыт, языковая привычка говорить о концепте «живое» как о теплом. Антитеза живое-мертвое («Теплы были звезды очей» – Стояла луна мертвецом») и выражает художественно-эстетическую, а также философскую концепцию произведения. В основе этой антитезы – фетовский концепт, отражающий коллективное и авторское сознание. «Звезды очей» – символически насыщенный знак русской культуры, потому может стать культурным концептом, используемым Фетом в своем эстетическом концепте.

Вторая половина антитезы живое-мертвое определяется конкретно-бытийным опытом, а именно тем, что было, что осталось в памяти лирического героя как некий зрительный опыт: «Без крыши гробница была; / Закрывши глаза, без движенья, / Она под парчою спала». Если в первой половине антитезы – «Теплы были звезды очей», то во второй – «Закрывши глаза, без движенья». Причастие «закрывши» здесь выполняет функцию определения – глаза неподвижны, мертвы. Наслоение на конкретно-бытийный опыт чувственного опыта и формирует эстетический концепт Фета с субъективным, авторским выражением адъективной предикативности картины мира: «Стояла луна мертвецом», т.е. стояла луна мертвой.

В следующем стихотворении « Шумела полночная вьюга » (1842), как и в предыдущем, вспоминается прошлое. Конституирование воспроизведения событий по вторичной памяти (определение Гуссерля) имеет единственную Теперь-точку: «Мы сели с ней друг подле друга». Любопытно выражение адъективной предикативности мира двоих с самого начала произведения. Так, определение топоса («В лесной и глухой стороне») становится и хронотопом, поскольку в нем и происходит действие, характер которого определен первой строкой стихотворения. Эмоционально-психологический эффект, дающий состояние катарсиса, достигается благодаря игре пространственными категориями. Так, образ вьюги «в лесной и глухой стороне» создает одно пространство, открытое пространство внешнего мира, причем коннотативное значение этого образа сводится к экзистенциальной мысли. Характер действия («Мы сели с ней друг подле друга») предполагает замкнутое, самодостаточное пространство, но образ валежника, свистящего на огне, как бы вставляет пространство двоих в пространство открытое, пространство «полночной вьюги / В лесной и глухой стороне», чем и определяется драматизм отношений. Первая строка стихотворения, таким образом, становится ключевой в осмыслении эмоционально-психологического содержания произведения.

Во второй строфе пространство двоих вновь определяется через пространство открытое, концепция которого выражена образами: «теней громады / Лежали на красном полу», «нечем прогнать эту мглу». Адъективная предикативность мира, созданного этими образами, в его трагизме, выражающемся в эмоционально-оценивающемся концепте «красный пол». Семантика этой метафоры в отсутствии любви: «А в сердце ни искры отрады...» И третья строфа выстроена по той же схеме – пространство двоих вставлено в пространство открытое: «Березы скрипят за стеною. Сук ели трещит смоляной...» Звуковые эффекты усиливают эмоциональное выражение ощущения трагизма. Риторический вопрос «Что с тобою?» с рефренной реакцией на него («Я знаю давно, что со мной!») – свидетельство отсутствия диалога между двоими.

Любопытно, что именно открытое пространство имеет звуковое выражение («шумела вьюга», «валежник свистал», «березы скрипят», «сук ели трещит»), определяющее кольцевое строение композиции, что дает усиление эмоционально-психологического содержания стихотворения. Не случайно, Теперь-точке памяти предваряется шум «полночной вьюги», который и является маркером эмоционального тона повествования, выраженного глагольными формами: «мы сели...», «друг мой, скажи». Таким образом, предикативность картины мира определяется, с одной стороны, глаголами («шумела», «свистал», «скрипят», «трещат»), с другой – адъективной лексикой («полночная вьюга», «глухой стороне», «теней громады», «на красном полу», «сук ели смоляной»). Семантика как глагольной, так и адъективной лексики и определяет концепты творческого авторского «я» с его эмоционально-чувственным опытом переживаемых ощущений любви.

Интересно в выражении потока памяти временное оформление глаголов. В Теперь-точке памяти вьюга «шумела» (глагол прошедшего времени), как сказали выше, глагольная метафора становится эмоциональным тоном повествования. Само повествование определено глаголом прошедшего времени в функции настоящего («мы сели»). Во второй строфе предикативность «теней громады» выражена опять глаголом прошедшего времени («лежали»), а в повествовательной части – глагол в инфинитивном выражении («и нечем прогнать»), семантика которого – отсутствие действия, поступка. В третьей строфе глаголы настоящего времени («скрипят», «трещит») определяют характер эмоциональных метафор, а в повествовательной части – глагол повелительного наклонения «скажи» в риторическом вопросе и глагол настоящего времени «знаю» в предложении, констатирующем факт, состояние: «Я знаю давно, что со мной!»