Леонид Карасев - Гоголь в тексте

Разумеется, можно говорить об общей теме или источнике, которые диктуют похожий сюжет, настроение и даже детали. В случае двух взятых нами гоголевских повестей это, наверное, присутствует в немалой степени. Однако свести все только лишь к фольклору, исходным архетипическим схемам, базовому символическому лексикону было бы неверно. Личное, авторское начало здесь все же присутствует, оттого и тексты Гоголя мы называем «сочинениями», а не «мифами». Тем более что в истории с кошкой моделирующую роль в значительной мере сыграл детский опыт Гоголя [122]. В известной степени это же можно отнести и к эпизоду с ездой на ведьме в «Вие», хотя присутствующие здесь дополнительные эротические смыслы, о которых уже писалось неоднократно, более очевидны и существенны.

Сходство двух повестей на этом не заканчивается. Например, в обстоятельствах гибели Хомы и победы панночки над ведьмой есть немало общего. Причем здесь так же, как и в сцене нападения ведьмы, идет своего рода распределение признаков, носителями которых могут быть разные персонажи при условии, что сами признаки будут присутствовать. Важно также и то, что в обеих повестях рассматриваемые нами части сюжета разнесены значительным числом страниц и, соответственно, событий. В одном случае собравшаяся в ночной церкви нечисть во главе с ведьмой не может увидеть Хому, стоящего посреди мелового круга. В другом – панночка не может увидеть ведьму, поскольку та приняла вид утопленницы и водит хороводы в числе погибших девушек, которые также ее не видят.

В «Вие» ведьма обращается к посторонней, если не сказать к «потусторонней», помощи («Приведите Вия! Ступайте за Вием»). В «Майской ночи» панночка также обращается к помощнику (Левко в роли Вия). Левко посмотрел на одну из девушек и увидел внутри нее что-то черное: «Ведьма! – сказал он, вдруг указав на нее пальцем» (Ср.: «Вот он! – закричал Вий и уставил на него железный палец»). В первом случае найденную ведьму утаскивает с собой толпа утопленниц, то есть мертвецов, во втором – на Хому набрасывается толпа упырей и мертвецов.

И еще одна деталь, которая к сюжету как таковому отношения не имеет, однако то, что она появляется в самом конце текста, заставляет нас обратить на нее особое внимание. Последние строки «Майской ночи»: «… пьяный Каленик шатался по уснувшим улицам, отыскивая свою хату». Последние строки «Вия»: Халява, « пошатываясь на обе стороны, пошел спрятаться в самое отдаленное место в бурьяне». Иначе говоря, в обоих случаях, набравшись самым непотребным образом, персонажи отправляются к месту своего отдохновения.

Мы сравнили попарно шесть гоголевских сочинений, найдя в них немало общих сюжетных или композиционных мест, подтвержденных также немалым числом конкретных деталей. Вернемся к «Ревизору» и «Мертвым душам», а именно к сопоставлению тех вещей, которые уже не столь очевидны, как только что разобранные.

В данном случае мы возьмем не два сочинения целиком, а некоторые их части. Так, например, сравнивая между собой общую сюжетную схему и некоторые характерные детали второго действия «Ревизора» и четвертой главы «Мертвых душ», можно заметить, что и между ними – столь отличными друг от друга по своему смыслу и обстоятельствам – есть некоторое сходство. Во всяком случае, ни одна из других глав «Мертвых душ» претендовать на подобное (да и вообще какое-либо) родство с «Ревизором» не может.

В обоих случаях – общее начало: приезд в гостиницу-трактир. Хлестаков хотя и сидит уже в гостинице вторую неделю, однако как реальный персонаж он возникает лишь тогда, когда о его приезде становится известно городским чиновникам. Четвертая глава «Мертвых душ» также начинается с приезда Чичикова в трактир. Сама ситуация приезда героя в какое-либо место, в данном случае в гостиницу или трактир, относится к разряду общих. Однако то, что к герою приходят двое незнакомых посетителей, после чего он уезжает вместе с ними на другую квартиру, к разряду общих мест отнести уже нельзя.

В обоих случаях в начале рассматриваемых текстов говорится о еде и голоде.

Хлестаков: «Ужасно, как хочется есть ! Так немножко прошелся, думал, не пройдет ли аппетит , – нет, черт возьми , не проходит». А еще раньше эту тему начинает Осип; с его слов, собственно, и начинается второе действие: « Черт побери, есть так хочется и в животе трескотня такая…» (слуга как «двойник» хозяина; отсюда и опережающее явление темы голода с общей для обоих персонажей лексикой).

Приехавший в трактир Чичиков голоден не так сильно, как сидящий вторую неделю без копейки в кармане Хлестаков, однако рассуждения о еде – на своем месте: «Подъехавши к трактиру, Чичиков велел остановиться по двум причинам. С одной стороны, чтоб дать отдохнуть лошадям, а с другой стороны, чтоб и самому несколько закусить и подкрепиться. Автор должен признаться, что весьма завидует аппетиту и желудку такого рода людей» и т. д. (Хлестаков, как мы помним, также первым делом упомянул слово «аппетит»). И далее в четвертой главе «Мертвых душ» идут рассуждения о «господах средней руки»: о тех, что «на одной станции потребуют ветчины, на другой поросенка, на третьей ломоть осетра или какую-нибудь запеканную колбасу с луком и потом как ни в чем не бывало садятся за стол в какое хочешь время, и стерляжья уха с налимами и молоками шипит и ворчит у них меж зубов, заедаемая расстегаем или кулебякой с сомовьим плесом». В обоих случаях тема еды не просто открывает открывает текст , но и некоторое время держит его.

От чувства голода – к заказу кушанья, чтобы это голод унять. В «Ревизоре» Хлестаков бранит принесенные ему суп и жаркое и говорит о том, что на гостиничной кухне, как он сам видел, есть «много кой чего»:

Слуга. Да оно-то есть, пожалуй, да нет.

Хлестаков. Как нет?

Слуга. Да уж нет.

Хлестаков. А семга, а рыба, а котлеты?

Слуга. Да это для тех, которые почище-с.

Хлестаков. Ах ты, дурак!

Слуга. Да-с.

Хлестаков. Поросенок ты скверный…

Слово «поросенок», хотя и относится к слуге, но как будто продолжает начатый ряд кушаний. И именно оно становится главным в сцене из самого начала четвертой главы «Мертвых душ», где обед заказывает Чичиков. Разница тут в том, что Чичикову на его вопросы отвечают положительно, тогда как Хлестакову отвечали отрицательно:

– Поросенок есть? – с таким вопросом обратился Чичиков к стоявшей бабе.

– Есть.

– С хреном и со сметаною?

– С хреном и со сметаною.

– Давай его сюда!.

И вот тут, когда Хлестаков и Чичиков заканчивают свои обеды (Хлестаков уже «вытирает рот салфеткой», а Чичикову остается доесть «последний кусок»), происходит следующее. В комнату к Хлестакову неожиданно приходят двое посетителей, а Чичиков, выглянув в окно, видит, как из подъехавшей к трактиру брички вылезают двое каких-то мужчин и идут в трактир. Двое в первом случае, и двое – во втором. И там и там один из приехавших – это персонаж первого плана, а другой – второго. В «Ревизоре» это Городничий и Добчинский. В «Мертвых душах» – Ноздрев и «зять» Мижуев.