Кирилл Привалов - Яды: полная история: от мышьяка до «Новичка»

Де Сент-Круа при не выясненных до конца обстоятельствах умер сам. И посмертно приготовил отравительнице неприятный сюрприз. Когда дом шевалье, что в переулке у площади Мобер, осматривали приставы, они обнаружили среди имущества подозрительно скончавшегося нестарого человека вместительную шкатулку. Раскрыли и нашли там вместе с двумя расписками от маркизы – соответственно на 25 и 30 тысяч ливров, кругленькие суммы! – и тридцатью четырьмя страстными, любовными письмами от нее же еще и целый набор тщательно расфасованных ядов. А рядом – письмо, можно сказать, с того света. Де Сент-Круа, клянясь Богом, заверял, что содержимое шкатулки принадлежит маркизе и никому, кроме нее. Королевскому уполномоченному только и оставалось опечатать вещественное доказательство и отнести его в полицейский участок. Там офицеры решили испытать содержимое склянок на бродячих животных, и все несчастные собаки тут же околели.

Когда полицейские явились допросить маркизу, обнаружилось, что той, извещенной кем-то весьма информированным о начале следствия, и след простыл. Зато задержали Ла Шоссе. Верный слуга отравительницы поначалу артачился, но потом, допрошенный с «испанским сапогом» [47] Изобретенное испанской инквизицией орудие пытки посредством сжатия коленного и голеностопного суставов, мышц и голени. , – такая хитрая «обувь» с успехом заменяла в былые времена детектор лжи – сознался во всем и выдал свою хозяйку. Ла Шоссе колесовали в марте 1673 года. Заочно приговорили к смертной казни и маркизу, сбежавшую в Лондон, а затем и в Нидерланды. После трех лет панических блужданий по Европе де Бренвилье выманили хитростью из Льежа во Францию и вернули в кандалах в столицу.

Когда она предстала перед верховным судом парижского парламента, Людовик XIV приказал, чтобы «правосудие было осуществлено независимо от звания». Маркиза заявила трибуналу: «… Половина тех, кого я знаю – людей знатных – занята тем же, что и я… я потяну их за собой, если решу заговорить». Маркиза пыталась и на этот раз уйти от суда Фемиды: тщетно пробовала подкупить тюремную охрану, коррумпировать следователей, глотала булавки и пыталась забить стекло себе в задний проход, чтобы умереть до приговора. Но ничего у де Бренвилье не получалось.

В ту пору серийные киллеры и убийцы-маньяки еще не издавали бульварные бестселлеры. А то бы маркиза-отравительница стала весьма востребованным автором, медиатической звездой. Поняв, что ей уже не выкрутиться, де Бренвилье села за бумагу и поведала ей свои ядовитые «подвиги». Созналась во всем. И в том, что была изнасилована отцовским слугой в семь лет, и в том, что жила в кровосмесительной связи со своими братьями, и в том, что много лет занималась любовью с женатым мужчиной, от которого пробовала делать себе аборт и чуть не умерла…

Она не оправдывалась, просто примитивно, как умела, объясняла свою жизнь. И, прочитав эту исповедь «оскорбленной и униженной», – прямо героиня Достоевского! – вполне можно понять причины ее ядовитого озлобления против всех и вся. Как выяснило следствие, однажды подвыпившая маркиза, зажав в руке склянку с ядом, призналась дочери аптекаря: «У меня есть чем отомстить всем врагам. Здесь лежит не одно наследство!»

Казнь маркизы-отравительницы назначили на 16 июля 1676 года. Не желавшая сотрудничать со следствием и четыре месяца молчавшая на всех допросах даже под пытками, де Бренвилье в последний день во всем созналась. Поведала священнику, что не помнит точную формулу яда, от которого спасает только одно противоядие: молоко… Из тюрьмы Консьержери «прекрасную маркизу» привезли в Нотр-Дам, где она покаялась, а затем – и на Гревскую площадь. Под орудийный залп, словно салютовавший новой соискательнице геростратовой славы, палач отрубил изящную головку Мари-Мадлен де Бренвилье. А тело ее бросили в разожженный рядом костер.

После дела маркизы де Бренвилье французский парламент вынужден был запоздало принять меры против свободной продажи мышьяка. Постановление гласило, что продажа мышьяка может быть разрешена «врачам, фармацевтам, золотых дел мастерам, красильщикам и другим, нуждающимся в нем лицам, после выяснения их имен, положения и места жительства». Имя и фамилия покупателя должны быть обязательно занесены в специальную книгу.

Но яды все равно втихомолку продавались…

Он выглядел совершенно не по-парижски: куцый черный беретик, старый выцветший плащ, штопаные брюки с тщательно выглаженной стрелочкой… Но все равно, несмотря на многолетнюю материальную скромность, – скажем так – чувствовалась великолепная школа старых, белоэмигрантских, манер: в фасоне держать гордо голову, в доброй уверенности взгляда и, конечно же, в изысканности речи… Ну, об этом потом.

– ВДП, – представился он с порога. – Владимир Дмитриевич Поремский.

Сознаюсь, я давно искал этой встречи. Но когда в конце восьмидесятых друзья из русских французов «белой волны» организовали мне, корреспонденту «Литературной газеты» в Париже, знакомство со специально приехавшим для этого из Германии Поремским с его московской твердой репутацией «злобного антисоветчика», я немного испугался: как и о чем говорить с этим незаурядным человеком? Ведь ВДП (так звали его в русской эмиграции) был фигурой поистине легендарной, отметившей собой, без преувеличения, всю вторую половину XX века – от войны с гитлеризмом до горбачевской перестройки. «Как ты выжил? Как ты спасся?» – поется в одной из песен, написанной на живом нерве, Владимиром Высоцким. И в самом деле, как дожил ВДП до уважаемого – не хочу писать: «преклонного» – возраста, для меня сущая загадка.

– Как только чекисты не пробовали меня убрать! В том числе, поелику возможно, – и ядами, – рассказывал Поремский после того, как мы – по русской традиции – «разговелись» водочкой с селедкой и солеными огурцами под черный хлеб.

Заметки на полях

Тут необходимо пояснение для широкой публики. ВДП был одним из основателей, стратегов и руководителей НТС. Народно-трудового союза российских солидаристов, – пожалуй, самой авторитетной и деятельной из организаций русской эмиграции, с тридцатых годов, со съезда в Белграде, активно боровшейся с коммунистическим режимом. Новое поколение белой эмиграции стремилось по-новому бороться с большевизмом: не оружием, а идеями. В программу солидаристов входили надклассовая и надпартийная центральная власть, реальное равенство всех перед законом, свобода экономических отношений и частная собственность, в том числе – и на землю, плюс здоровый национализм во внешней политике… Русские беженцы должны были выйти из эмигрантских нор и готовить национальную революцию. Свержение коммунистического террора! Переходить границу СССР, издавать пропагандистскую литературу, будить апатию населения!.. И восемнадцать лет Поремский оставался председателем этой разветвленной, боевитой и многострадальной организации.