Лиза Сандерс - У каждого пациента своя история

Во многих смыслах выслушивание сердца – это символ физического осмотра в целом. Этот его элемент не самый сложный – неврологический осмотр гораздо сложнее. И не самый технический затруднительный – тут пальма первенства принадлежит осмотру сетчатки. И не самый долгий – в отличие от психиатрического. Выслушивание сердца – первый прием, разработанный современной медициной, и он сильней всего связан с ролью врача как диагноста и целителя.

Выслушивание сердца – тонкий процесс, требующий развитых навыков выявления любых отклонений от обычных звуков, производимых сердцем. Глубокое понимание анатомии и физиологии сердца и кровеносной системы имеет важнейшее значение для толкования этих отклонений и выявления заболеваний, на которые они указывают. В этом смысле аускультация сердца стала первой ласточкой – самым ранним предупреждением о том, что навыки врачей в области физического осмотра и интерес к нему постепенно угасают.

Сальваторе Манджоне избрал выслушивание сердца для своих исследований 1992 года, посвященных навыкам физического осмотра у врачей, не только потому, что заметил их ослабление, но также из-за положения этой техники в медицинской иерархии. Он назвал ее «вершиной айсберга» – наиболее очевидным компонентом более широкой практики, науки, основанной на чувствах – физического осмотра пациента. Технология подрывает, подтапливает эту древнюю, базовую, основополагающую технику познания врачом человеческого организма.

Если физический осмотр будет спасен, утверждает Манджоне, мы поймем это по тому, что выслушивание сердца снова утвердится на главенствующих позициях как признак хорошо обученного, уверенного в себе врача.

В первый день в медицинской школе мне выдали короткий белый халат, который символизировал мой статус студентки, и мой первый стетоскоп. Эти два символа вступления в медицину я получила при совершенно разных обстоятельствах. Белые халаты нам вручили на торжественной церемонии погожим сентябрьским утром 1992 года. В полном солнца зале были расставлены ряды стульев для меня, моих девяноста двух однокашников и наших родных. Два декана медицинской школы Йеля, Джеральд Берроу, глава медицинской школы, и Роберт Гиффорд, декан по работе со студентами, стоя на кафедре, приветствовали нас. Утренние лучи лились в огромные окна, свет отражался от натертых до блеска деревянных полов, и в зале стояла легкая дымка. Обратившись к нам с короткой речью, декан Гиффорд объяснил, что белые халаты, которые мы сейчас получим, указывают, что мы теперь студенты-медики; через четыре года, после выпуска, они сменятся длинными халатами – символом настоящих врачей. Дальше нас стали по очереди вызывать к кафедре для получения белого халата. Пока каждый из нас шел по залу, с кафедры вслух зачитывали нашу краткую биографию – так нас представляли тем, кто на следующие четыре года становился нашими наставниками.

Мой муж крепко сжал мне руку, услышав мое имя, и я, пока читали мою биографию, прошла через ряды стульев и дальше по проходу к кафедре, надела хрустящий белый халат и заняла свое место в ряду однокашников. Наши лица светились от гордости и восторга. Когда прозвучало последнее имя, все сотрудники факультета и члены семей зааплодировали. Это был удивительный момент.

Свой первый стетоскоп я получила в гораздо менее торжественной обстановке. После церемонии мы должны были закончить с регистрацией: разделавшись с заполнением бланков, мы получили расписания и ключи от почтовых ящиков. Те уже были переполнены разными вступительными материалами – листовками с перечислением курсов и учебных пособий, дополнительными бланками для записи в библиотеку и получения идентификационных карт, правилами и руководствами, скидочными картами из местных магазинов и рекламой медицинских товаров – среди них и был стетоскоп.

Стетоскоп, собственно, тоже был рекламой – подарком от Eli Lilly . Получи я его сегодня, я отнеслась бы к такому подношению совсем по-другому, но тогда я не придавала значения подобным попыткам влияния со стороны фармацевтической индустрии. Он лежал в небольшой белой коробочке с названием производителя, выписанным изящным шрифтом. Она напоминала упаковку из ювелирного магазина. Я отложила в сторону все остальное и взяла коробочку в руки. Стетоскоп лежал внутри, аккуратно уложенный в специальную рамку из черного картона.

Вынув его оттуда, я удивилась тому, какой он тяжелый. Диск на конце сверкал полированным хромом. На диафрагме тоже красовался логотип фирмы – но в тот первый момент я его не заметила. Блестящая серая резиновая трубка, идущая от диска, разделялась надвое и заканчивалась изогнутыми хромированными дужками с серыми наконечниками. Несмотря на элегантный вид, инструмент выглядел утилитарным, и все равно он очень мне нравился. Для меня он имел куда большее значение, чем белый халат, выданный на утреннем сборе. Это было реальное подтверждение того, чем я собиралась заниматься, доказательство, что дальше меня ждут настоящие пациенты и лечение – мы связаны с ними, как этот диск с наконечниками для ушей.

Сейчас, вспоминая тот день, я думаю, что тогда впервые получила представление о роли физического осмотра. Белый халат, символ науки, знаний и прогресса, был в центре официальной церемонии. Стетоскоп, символ физического осмотра тела, нашей роли целителей, был просто безделушкой – бесплатным подарком.

Дома, после первого дня учебы, я снова вынула стетоскоп из коробки. Серебристые дужки перекрещивались и смыкались, напоминая ноги танцовщицы в первой позиции. Я вставила мягкие резиновые наконечники в уши, ожидая, что они сразу станут на место. Ничего подобного. Я вытащила их и внимательно осмотрела. Попробовала еще раз. По-прежнему неудобно. Я перевернула стетоскоп, так что наконечники уставились на меня, словно косые глаза подвыпившего матроса. Попыталась снова. На этот раз они легли точно, повторяя контуры моего уха, и все внешние звуки для меня пропали.

Я приложила серебристый диск к своему сердцу, склонив голову, и прислушалась. Но не услышала ничего. Постояла немного – по-прежнему тишина. Что еще не так с этим стетоскопом?

Я сделала глубокий вдох. И услышала. Вдохнула снова. Звук был четкий, словно шум ветра, проходящего через трубу. Я продолжала стоять, прислушиваясь. Казалось, прошла целая вечность, прежде чем я даже не расслышала, а скорее почувствовала негромкое ритмичное давление на барабанные перепонки. Я сосредоточилась на нем, и вот – наконец-то – уловила хорошо знакомое «тук-тук». Слушать через стетоскоп надо было совсем по-другому.

Все оказалось не так просто, как я думала.