Валантен Маньян - Клинические лекции по душевным болезням

Но маньяновское наследие интересно более всего не отклонениями от основной линии клинической психиатрии, а напротив — постоянным возвращением к ней, отчего судьба его верно отражает судьбу самой науки, ее неизбежный кризис развития, обусловленный изначально заложенным в ней противоречием между огромностью задач исследования и предвзятостью и ограниченностью толкования вскрываемых ею общечеловеческих фактов.

Данная публикация рассчитана, как мы уже говорили, на широкого читателя, знания которого о психиатрии исчерпываются, возможно, расхожими анекдотами, что не случайно: рядовой гражданин всячески избегает сколько-нибудь тесного знакомства с этим предметом, испытывает к нему беспричинную антипатию, которая таит под собой смутное, но от того не менее реальное чувство страха перед психической болезнью и душевнобольными пациентами. Казалось бы, давно пора перестать воспринимать эту сферу человеческого знания и опыта столь эмоциональным и инстинктивным образом, но что-то постоянно отталкивает от нее общество и оно продолжает относиться к ней с тем же подспудным страхом и плохо замаскированным отвращением. То что это именно так, а не является досужим вымыслом публициста, вам подтвердит любой больной этого рода и всякий врач, находящийся с ним в одной упряжке: тот и другой расскажет о негласном и потому особенно действенном остракизме, умолчании и неприятии, которыми окружены оба в населении, в литературе, в средствах массовой информации. И больной и его доктор появляются в последних чаще всего в комическом преодолении: в анекдотах и сатире довольно плоского пошиба, в ролях шарлатана (в случае доктора) или дурачка (в случае больного). Белая горячка в русском быту — явление самое распространенное, но перечитайте Толстого, Лескова, Чехова — вы вряд ли найдете у них ее описание, равно как и прочих психических заболеваний: на всем лежит тот же общественный запрет, та же фигура умолчания. Достоевский, будучи сам больным, позволял себе касаться этой темы, но от этого его творчество сразу же омрачилось некой тенью мистики и инфернальности. Причины этого систематического отчуждения и неприятия сумасшествия «здоровой человеческой психикой слишком сложны и фундаментальны: для того чтобы составить представление о них, полезно вернуться к истории психиатрии, науки, занимающейся душевными болезнями профессионально и практически.

Что такое психиатрия в понимании прошлого, классического, ее века, который вернее было бы сдвинуть на тридцать лет вперед сравнительно с летоисчислением: с тридцатых годов прошлого по тридцатые годы нынешнего столетия? Это наука описывающая психические болезни, объясняющая их причины и развитие и ищущая средств борьбы с ними. Она относится к самим заболеваниям заведомо и сугубо отрицательно: при самом гуманном подходе к больному как носителю болезни, последняя представляется безусловным злом, подлежащим искоренению. Больные, равно как и остальное общество, должны ограждаться от этого зла, поэтому классическая психиатрия — преимущественно больничная, интрамуральная; меры стеснения больных, подчас грубые, физические, продолжают бытовать и сегодня в самых современных психиатрических клиниках. Без них и в самом деле не обойтись — это скажет любой, кто хоть раз в жизни видел рядом с собой приступ белой горячки или неистовство эпилептика или шизофреника. Постулатом этой науки является, стало быть, безусловная чуждость психических болезней, враждебность их человечеству, и отсюда — по необходимости авторитарный, часто принудительный характер их лечения. Опережая события, скажем, что как только классическая психиатрия решила выйти из стен психиатрических больниц или просто взглянуть на мир из окон сумасшедшего дома, эти принципы ее оказались несостоятельны, а общество, всегда терпевшее ее лишь в меру необходимости, отнеслось к ней с еще большей подозрительностью и настороженностью. Но попытаемся изложить все по порядку.

Итак, психиатрия прошлого века (до него научной психиатрии не существовало) с энтузиазмом юности взялась за проблемы психических заболеваний. Она сосредоточилась вначале на заболеваниях, где внешние и чуждые здоровому организму причины психической болезни особенно наглядны и очевидны — в частности, на прогрессивном параличе и алкоголизме. При первом заболевании психические симптомы обусловлены анатомически обнаруживаемым воспалением оболочек и вещества головного мозга, при втором — не менее демонстративна связь между алкогольным отравлением и производимыми им психическими расстройствами. В обоих случаях, и это немаловажно, сугубо материальная и чуждая человеческому естеству вредность вызывает поначалу малые отклонения: нарушения поведения, аналогичные „обычной распущенности“ и „аморальности“, затем психозы и как итог — слабоумие. Маньян, как мы видели, также прошел этот этап психиатрической инициации: на этом излюбленном оселке классической психиатрии прошлого века проверялись и подтверждались ее исходные концепции, врач делался здесь законченным специалистом. Между тем основная масса психически больных, главный контингент психиатрических заведений составляют пациенты иного рода — те, у которых нет ни четко выявляемого по сей день анатомического субстрата заболевания, ни сколько-нибудь очевидных внешних, материальных причин страдания — ясно лишь, что очень часто эти больные еще задолго до болезни отличаются большими особенностями поведения и характера и как бы помечены судьбой в качестве ее возможных жертв в будущем; в этой роковой фатальности и неотвратимости психического недуга заключается, в частности, одна из причин общего страха перед ним и его носителями. Психиатрия прошлого века пренебрегла этим страхом и взялась за проблему с тем же задором и самонадеянностью, что и прежде — тут она разворотила улей, из которого немедленно вылетели жалящие ее пчелы.

Причина психических расстройств в основной группе больных нашлась тоже скоро — она была в семейной, наследственной предопределенности, в отягощении семей психическими заболеваниями. Секрет был, что называется, полишинелевский: в любой деревне, где семейные связи прослеживались в большом ряду поколений, это всегда знали и родственники душевнобольных имели худшие шансы на брачном рынке. Но одно дело — молча знать, другое — теоретически обосновать и узаконить тот или иной факт, засвидетельствовать его научным признанием: в данном случае дискредитируются семьи душевнобольных, которые ставятся на одну доску с больными родственниками.

Впрочем, и в этом не было бы еще большой беды: в конце концов, пропорция родственников душевнобольных в населении достаточно мала и молчалива — можно было бы пренебречь ею: истинный кризис возник тогда, когда психиатры, не довольствуясь изучением своих подопечных и их близкого окружения, обратили свой взгляд на тех, кто находится вне стен больниц и никак с больными не связан, но обладает многими свойственными им чертами психики — хотя больными, естественно, не считаются. Эти два этапа развития психиатрии прошлого века связываются с двумя великими ее именами — Мореля и Маньяна: первый поставил проблему вырождения как причины душевных заболеваний, второй показал, что вырождение живет в обществе и вне психиатрических больниц и намного шире охватывает человечество, чем это принято было думать раньше.