Валантен Маньян - Клинические лекции по душевным болезням

Морель старше Маньяна: годы его жизни 1809–1872, а главные работы: „Трактат о вырождении“ и „Трактат о душевных заболеваниях“ — опубликованы в 1857-59 гг. Душевные болезни, согласно его учению, являются следствием вырождения человеческой расы — дегенерации, которая проявляется физическими и психическими признаками и, в отношении последних, проходит четыре последовательных этапа.

„В первом поколении отмечается только некоторое преобладание нервного темперамента, наклонность к мозговым приливам со всеми их естественными последствиями: раздражительностью, резкостью, необузданностью характера. Во втором периоде можно уже подметить обострение всех болезненных особенностей нервной системы: появляются кровоизлияния в мозг, идиопатические мозговые болезни или, по меньшей мере, какие-то из главнейших неврозов, находящихся в гораздо большей степени, чем думают, в связи с различными наследственными влияниями: эпилепсии, истерии, ипохондрии. В третьем поколении наклонность к душевным болезням будет уже врожденной, она проявится в поступках эгоцентрических, беспорядочных и опасных. Наконец в четвертом поколении мы сможем проследить самые крайние ответвления этой наследственной передачи, которая может выразиться как в интеллектуальной и моральной, так и в физической сфере: это будет глухота, врожденная слабость психики, раннее слабоумие или жизнь ограниченная узким кругом: бесплодие, пониженная жизнеспособность детей, умственная отсталость, идиотизм и, наконец, кретиническое вырождение“.

Такова лестница вырождения по Морелю. Чем больше опровергались ее частности, связанные с научным уровнем его времени (кретинизм, например, является следствием недостатка иода в организме), тем больше подтверждалась и укреплялась основная схема усугубления тяжести расстройств по мере накопления генетических пороков. Средовые факторы играют, конечно, очень важную роль в реализации тех или иных наследственных влияний, но сама возможность душевного заболевания, особенно в форме классического помешательства, предопределена наследственно. Между тем уже беглое ознакомление с первым этапом психического вырождения по Морелю позволяет отнести к нему большую часть человечества. Морель не стал углубляться в эту щекотливую проблему — сделал это Маньян, который ни в чем не знал удержу: он вплотную занялся так называемыми высшими дегенерантами, которых мы в своем переводе стыдливо назвали девиантами: чтобы избежать ругани там, где она менее всего желательна.

Маньян, видимо, чувствовал, что с решением этой проблемы связано очень многое, и занимался ею в течение всей своей творческой деятельности. Наследственными дегенерантами он называет очень широкий круг лиц, общим для которых является внутренняя, наследственно обусловленная „неустойчивость психики“ — его излюбленный термин, который он употребляет на каждом шагу, по отношению к самым разным пациентам. Эта внутренняя нестабильность, разурегулированность нервного механизма, его подверженность внутренним, не мотивированным извне разрядам и вспышкам возбуждения является причиной самых разных феноменов нездоровой психики: навязчивостей, импульсивных расстройств, спонтанных смен настроения, наклонности к идеям-фикс и овладевающим представлениям, определяющим всю сознательную жизнь больного. Названные расстройства — периодичны, наступают фазами, но есть и постоянные, непреходящие: незрелость психики, не объясняемые воспитанием „лакуны“ в моральной и инстинктивной сферах, эмоциональные дефекты, утрированный эгоцентризм, половая холодность или, напротив — сексуальная расторможенность, экзальтированность, наклонность к резонерству, бесплодному мудрствованию и т. д. и т. п. — если перечислить все, не известно, останется ли что-нибудь на долю остального, так называемого здорового человечества. Надо не упускать из виду и того, что занимаясь этими маргиналами», Маньян сохраняет прежнее, оставшееся неколебимым исходное отношение к психическим расстройствам как к чему-то бесспорно чуждому и враждебному человечеству, подлежащему, если не выкорчевыванию, то безусловному осуждению. При этом он настаивает на том, чтобы «высшие дегенеранты» трактовались — во всяком случае, в научном отношении — наравне и заодно с дегенерантами низших ступеней. Он возражает Фальре-отцу, который благоразумно советует ему оставить первых в покое, и пишет в связи с этим следующее: «Здесь следует обозначить проблему четче и поставить вопрос так: что же, в конце концов, представляют собой все эти невропаты, повышенно эмотивные лица, ипохондрики — короче говоря, все эти анормальные случаи, которые частью врачей рассматриваются лишь как пограничные с душевнобольными заболеваниями?» И далее, на примере двух больных, одного — с насильственными нападениями на окружающих и другого — с навязчивым произнесением чуждых ему слов: «Разве у обоих не одно и то же? Разве не одна и та же неконтролируемая потребность в действии, не один и тот же разряд возбуждения мозгового центра? Природа расстройств едина, различны лишь их последствия… Что еще в обоих состояниях, кроме непреодолимой потребности повторить то или иное ощущение, которого требуют определенные зоны мозга?» Последняя фраза совершенно замечательна. Перед нами будто бы эколог XXI века или, что примерно то же, рассерженный представитель животного царства, пришедший жаловаться на своих чересчур неспокойных и неразумных соседей. Действительно, общая черта всех этих дезэквилибрированных, лишенных внутреннего равновесия субъектов, а заодно с ними — и человечества (в сравнении его с остальными животными) в том, что если те подчиняются строгим законам поддержания гомеостаза в организме и экологического баланса в природе в целом, что осуществляется через посредство не менее суровых и деспотичных, охватывающих все поведение животного инстинктов, то человек имеет привилегию иметь движущим мотивом удовольствие, которое достигается не чем иным как стимуляцией, как пишет Маньян, «определенных зон мозга». Эта частичная эмансипация деятельности головного мозга от всеведущих и всевластных инстинктов высвободила, с одной стороны, ум человека для решения абстрактных задач, не связанных непосредственно с ежедневной практической деятельностью, но с другой, по-видимому, каким-то образом была исходно связана с возможностью психического заболевания: это ее обратная сторона или дремлющая в ней потенция.

Нетрудно заметить конечно, что всякая собственно человеческая, творческая, мыслительная и пр. деятельность легко укладывается в широкое ложе проявлений маньяновской дегенерации. Сам Маньян больше чем кто-либо подпадает под собственное клеймение. Любой мало-мальски грамотный психиатр скажет вам (и сделает это на основании опыта, а не одних только теоретических концепций), что интерес к медицине вообще и к психиатрии в особенности, равно как и стремление к преподавательской деятельности, к распространению своих знаний, потребность в напряженной работе ума и еще больше — к поискам конечных истин: тем более когда такие усилия сугубо бескорыстны; равно как и из ряда вон выходящая человечность и гуманность — особенно когда она декларируется публично и становится делом жизни; всякое дело жизни вообще, тем паче, когда оно сопровождается природной возбудимостью характера и идейной нетерпимостью, парадоксальным образом сочетающейся с житейским добродушием и нетребовательностью (что легко угадывается в холерическом, обидчивом и мстительном отношении Маньяна к его научным оппонентам) — все это и многое другое, конечно же, достаточно для отнесения носителя этих черт к разряду, пускай высших, но дегенерантов — заодно, впрочем, и с теми, кто ставит этот вопрос, кто вообще способен ставить какие-либо вопросы и со всеми интеллектуалами Франции и всех стран и времен вместе взятых.