Рене Претр - Там, где бьется сердце. Записки детского кардиохирурга

Кропотливая четырехчасовая работа, добрая половина которой выполнена с предельной концентрацией. Конечно, это был трудный период, но он смехотворно мал по сравнению с теми часами, днями, годами, которые ждут впереди.

Один взмах крыльями, чтобы взлететь к полной, напряженной и долгой жизни.

Всего один взмах — не более!

Дугласа привезли в отделение интенсивной терапии. Весь персонал торжественно ждал его. Его кроватку окружал ореол восхищения.

Беатрис уже сообщила родителям об успехе операции. Мы встретились с ними все вместе. Я не понимаю португальского, но пыл Созиньо и влажные искорки в глазах родителей говорили со мной на языке, понятном всем. Они долго жали мне руку, произнося бесконечную речь. Созиньо начал переводить. Я знаком показал, что это не обязательно, я все понял.

И я знал, что понял эту речь во всех подробностях: реакции родителей и благодарности всегда одинаковы, где бы это ни происходило, на каком бы языке ни говорили.

Когда наши командировки еще только начинались, я приезжал в Африку — конечно, отчасти вдохновленный нашей западной самоуверенностью — с убеждением, что я тот, кто принесет сюда многое: знания, метод работы, даже определенную философию. Я был далек от мысли, что, наоборот, сам получу от Африки не меньше. Через погружение в другой менталитет и открытие иной души. Таких похожих на наши и таких непохожих. Те же радости, восторги и заботы. Но еще и непритворное простодушие, философское восприятие проблем, истинное восхищение простыми вещами. Потом — кое-какие иррациональные страхи, так и не побежденные, колдуны по соседству, проклятия. Наконец, кое-что более сложное — иное отношение к хрупкости жизни. Смерть, которая свирепствует в тех краях, словно затаившийся снайпер, — это часть неизбежного, она принимается с большей покорностью, чем у нас. Доказательство — родители Дугласа, печальные и растерянные, перед лицом того, что они сочли нашим отказом. В их поведении, в их покорности судьбе было и некое благородство, определенная красота.

Как было решено накануне, мы полностью сохранили программу. День будет особенно длинным, но усталость едва ощущалась. Возбуждение и радость стерли ее.

Из соображений безопасности в течение ночи мы держали Дугласа под легким наркозом. Доминик воспользовалась этим сонным состоянием, чтобы сделать ультразвуковую кардиограмму: быстрые четкие сокращения миокарда поразительны. Доминик записала сердечный цикл на монитор, затем воспроизвела в замедленном режиме. На экране разворачивалось синхронное движение клапанов — когда приемный клапан открывается, выпускной клапан закрывается, и наоборот. Створки клапанов были невероятно тонкими. И поэтому становилось видно, что их быстрые волнообразные колебания, такие быстрые при нормальной скорости воспроизведения, еще сложнее — они состоят из волн свертывания и развертывания, пробегающих по этим створкам. Точно как движение крылышек колибри в замедленном режиме. У сердца достаточно сил, оно не пострадало от нашего вмешательства, от решительных разрезов и швов.

— Два сильных желудочка, четыре проворных клапана, две широко открытых коронарных артерии! Что же еще нужно? Это признак отличного сердца.

— Это нормальное сердце.

Оптимизм Созиньо перед лицом любых испытаний снова разгорелся.

— Не совсем так, Созиньо, не совсем так. Но почти. Во всяком случае, это сердце будет работать очень долго и очень хорошо.

Назавтра из наркоза вышел очень бодрый маленький человечек, энергии и красок в нем было намного больше, чем раньше. Его жизнь будет нормальной или почти нормальной, во всяком случае, без ограничений и дополнительного лечения. Мы хорошо знаем, что после такой операции некоторые системы могут преждевременно износиться, но какая разница? Это будет еще так нескоро. И тогда, конечно, можно будет подправить их, если возникнет необходимость.

Дугласа мы еще увидели — во время следующей командировки, через год. Его родители «ждали» нас и снова приехали нас поблагодарить. А сам Дуглас занимал собой все пространство. Он был полон жизни, улыбался, бегал и танцевал под звуки радио с удивительной естественной непринужденностью.

Пробка шампанского ударила в потолок.

— Традицию больших премьер надо соблюдать, в том числе и в бедных странах!

Это Доминик. Ее энтузиазм и энергия помогли ей даже найти настоящее шампанское.

Отделение интенсивной терапии наполнилось игристыми пузырьками.

Через несколько дней к нам приехало национальное телевидение, снимать репортаж об этой уникальной операции: Беатрис не устояла перед желанием им сообщить. Журналисты даже решили показать репортаж во время вечерних новостей в следующую субботу, так как сразу после них начинался финальный матч Лиги чемпионов между мюнхенской «Баварией» и «Челси». Эффект был обеспечен. Как радовались Созиньо и Адриано! Давясь от смеха, они утверждали, что это УЕФА [31] Союз европейских футбольных ассоциаций. — Прим. авт. специально перенесла матч, чтобы получить себе и наших зрителей. Затем все строили рискованные прогнозы. Половина группы болела за «Баварию», а другая — за «Челси». К финалу, как часто бывает, счет был равным, но для нас матч завершился апофеозом — серией пенальти. И мы встречали их криками и прыжками то той, то другой стороны, пока не победили лондонцы.

Назавтра, в ночном перелете домой, я наполовину дремал, проваливаясь в ту неясную зону, которая разделяет размышления и сны. В то промежуточное состояние, когда размышление как будто может задать направление сну, а сон, в свою очередь, как будто может руководить размышлением, когда оно одерживает верх. Свет в салоне был погашен. Кажется, мы пролетали над Конго. Самолет несколько раз тряхнуло. Спокойно гудели двигатели. Мои мысли блуждали где-то далеко, а потом остановились на том моменте, когда я отправлял из Цюриха исправленный файл. Оттуда мысль перескочила на Андре Мальро, писателя-бойца, утверждавшего, что гораздо проще сбрасывать бомбы на невидимого врага, чем взять на прицел бойца, который вдруг обретает лицо, и выстрелить. Я вспомнил, как бесстрастно нажимал на клавишу «−» каждый раз, когда видел диагноз «транспозиция», у каждого следующего ребенка. У многих детей.

Чтобы не отступать от наших принципов.

Я знал, что этот врожденный порок неминуемо оборвет эти жизни. Для меня, как для пилота бомбардировщика, эти дети были невидимыми, безымянными, они почти не существовали. Теперь я вспоминал, как мы с бригадой не смогли устоять перед Дугласом и его родителями, потому что наши жертвы вдруг обрели лицо, жизнь, душу.

И тогда мы уже не смогли позволить смерти навести прицел и выстрелить.