Рене Претр - Там, где бьется сердце. Записки детского кардиохирурга

При последней операции.

Наименее рискованной.

Мы не находили себе места, видя родителей девочки. Мы были вполне уверены, что провели операцию по всем правилам, а с технической точки зрения — мастерски. Причина такого повреждения мозга оставалась загадкой. Ни разу наши мониторы не отмечали проблем с кровоснабжением. Ни разу. И все же… Девочку настигла смерть именно во время нашей операции. Без нас, без нашего вчерашнего вмешательства она была бы еще жива. И хотя мы не чувствовали своей прямой вины в этой драме, мы чувствовали свою ответственность за нее.

Но прежде всего гнетущая тишина кабинета полнилась страданием родителей. Душевная боль излучает волны, которые пронизывают все окружающее пространство. Мы тоже почти не в силах их вынести. Девочку я видел только мельком перед самой операцией, и после ее смеющихся глаз, ее растрепанных кудряшек больше всего боли мне причиняло отчаяние родителей, их подавленные рыдания и сдерживаемый протест, которые причиняют мне боль.

Тот самый шум, сотрясавший все их существо.

Самый оглушительный шум, самая жестокая боль нанесли удар именно сегодня, когда ребенка, который уже какое-то время жил, скосила жестокая смерть — жестокая, потому что неожиданная. Ребенка, который успел наполнить жизнь своих родителей, братьев и сестер воспоминаниями, забавными историями, фотографиями. У которого была своя комната, кроватка, шкафчик и ботинки в прихожей. Который смеялся, плакал и пел. Который задавал кучу вопросов и отвечал на все, имел свое мнение о ветре, дожде и солнце. Который бегал, лазал, падал, разбивал коленки и тогда ненавидел весь свет. Который занимал столько места. И его вдруг не стало. Не стало ребенка, который в силу своей инвалидности был продолжением своих родителей, а теперь навсегда от них оторван. Ампутация, при которой нет целительного средства от острой боли и нет бальзама от грядущих фантомных болей.

Шум, страдание, которые мы, врачи, парадоксальным образом только усилили, потому что отложили эту смерть всего на несколько лет. Природа — грубая и безжалостная — постоянно совершает смертоносную жатву в каждой возрастной группе своих созданий. И именно с самыми слабыми, до рождения или сразу после, она обращается особенно жестоко. После этого рубежа, когда сил становится немного больше, она уже не так грозна. Она дает нам шанс жить дальше. Я предпочел видеть в этой асимметричной суровости по отношению к самым маленьким стремление пощадить тех, кто остается. Чтобы их боль, не принимая облик сформировавшейся личности и слишком ярких воспоминаний, оставалась в пределах терпимого.

А иногда вместе с шумом приходит ярость.

Эта ярость — наша ответственность за подобные драмы. Грохот, который оглушает и нас тоже. Потрясение, которое и нас сбивает с ног.

Ярость сопутствует нашим поражениям в разной степени. Она может быть слабой, едва ощутимой, при некоторых операциях в безнадежных случаях, когда мы пытаемся дать последний шанс. Как с тем ребенком, умиравшим от крайней формы аномалии Эбштейна.

Этот врожденный порок был обнаружен задолго до рождения ребенка, настолько поразительной и угрожающей была его форма: чудовищно расширенное сердце занимало всю грудную клетку. Мы говорили о сердце «от края до края», потому что оно с каждой стороны касалось ребер. Нас беспокоили легкие, сдвинутые в самые дальние уголки захваченного пространства. Пока все шло хорошо, так как насыщение крови кислородом происходило от легких мамы. Но что дальше? Достаточно ли будет легочной ткани, чтобы выполнять дыхательную функцию, когда будет перерезана пуповина?

Мы сделали кесарево сечение, чтобы лучше проконтролировать переход на дыхание воздухом, поскольку момент передачи дыхательной функции легким был критическим. Как и ожидалось, у ребенка сразу проявились признаки угнетенного дыхания, причиной которого было слишком большое, но неэффективное сердце и слабые легкие. Сердце мы могли бы укрепить. Что касается легких, мы были бессильны, так как нет хирургических способов увеличить их объем. Рассчитывая только на улучшение сердечной деятельности, чтобы преодолеть этот опасный риф, мы подключили наш аппарат искусственного кровообращения, уменьшили размер сердца и обеспечили сбалансированный кровообмен между легкими и организмом.

Ничего не получилось. Несмотря на наши усилия, рахитичным легким не удавалось окрасить кровь розовым. Мы оставили аппарат работать на несколько дней, чтобы насытить ее кислородом, в надежде на внезапное улучшение. Его не случилось. И тогда мы в бессилии убрали канюли.

Ребенок покинул нас в тот же день.

Для его родителей шум был оглушительным, а боль — нестерпимой. И все же их ребенок успел пожить только в их мечтах, он еще не оставил повсюду следов своего присутствия, не усилил пустоту после своего ухода. А еще о серьезной проблеме с сердцем стало известно еще до его рождения, и это, наверное, немного смягчило потрясение, позволив пережить это испытание.

Какой бы тяжелой ни была эта смерть, она огорчила нас прежде всего из-за страданий родителей, потому что мы выполнили свою работу наилучшим образом, без единой ошибки. Препятствие, стоявшее перед нами, было попросту непреодолимо и говорило не столько о наших технических или стратегических ограничениях, сколько о пределах нашей науки. Нигде в мире у этого ребенка не было шансов выжить. И этот очевидный факт отчасти оправдывал наше бессилие.

Да, здесь был шум, но без ярости.

Сила этой ярости может быть гораздо больше.

Как было с другим новорожденным, у которого обнаружили Truncus arteriosus (общий артериальный ствол), врожденный порок сердца, быстро приводящий к смерти.

В этом случае аорта и легочная артерия, так же как и соответствующие клапаны, находящиеся на выходе из желудочков, слились. Получился один толстый сосуд с единственным клапаном, который выходит из сердца и затем сразу делится на аорту и легочную артерию. Чтобы исправить эту аномалию, нужно отделить легочную артерию от этого единого сосуда и реимплантировать ее на ее желудочек. Чтобы удлинить эту артерию, которой немного не хватало длины, я вырезал в месте слияния край стенки общего сосуда. Эта дополнительная ткань позволяла соединить артерию с сердцем без чрезмерного натяжения. Шов общего сосуда (который теперь соответствовал одной только аорте), ставшего короче из-за удаленного края, был сделан также с небольшим натяжением. Операция закончилась. Аппарат искусственного кровообращения был отключен. Сердце набрало нужную силу, легкие и почки функционировали прекрасно. Победа! Мы ждали только естественного свертывания крови, чтобы окончательно высушить операционное поле и начать закрывать грудную клетку. После пяти минут тампонады просачивание швов закончилось, кроме последнего стежка на пересечении двух линий шва аорты. Снова компресс, снова тампонада, снова ждем. Через пять минут подтекание сократилось, но все еще не иссякло. Те же действия должны в конце концов помочь. Или — это быстрее — наложить еще один шов, чтобы соединить прилегающие ткани над крошечной брешью и закрыть ее.