Рене Претр - Там, где бьется сердце. Записки детского кардиохирурга

Для нее наконец началась жизнь, такая же сильная, как и любая другая.

Цюрих,

2001–2012

Тон был серьезен. Лицо тоже. Вместе с двумя коллегами он показывал нам и комментировал снимки со сканера. Они впечатляли. На них была чудовищная опухоль, занимавшая огромное пространство в груди. Всей своей массой она давила на сердце и верхнюю полую вену и теснила правое легкое к стенке грудной клетки. Она была такой огромной и столь причудливой формы, что за ней было трудно различить другие органы, до такой степени они были искажены.

Я поинтересовался, каковы прогнозы насчет этого чудища, так как хорошо знал, что в онкологии размер опухоли не всегда имеет решающее значение. Ответ коллег был уклончив:

— Мы не уверены. Это рак с неясным прогнозом. Он хорошо отозвался на химиотерапию и, может быть, уже неактивен, но с этой болезнью всегда нужна осторожность. И потом, — продолжали они, — в плане чистой онкологии для нас важно удалить эту опухоль. Во-первых, чтобы убрать эту массу, от которой может активизироваться очаг, а во-вторых, нужно определить плотность еще живых раковых клеток внутри опухоли после химиотерапии.

— Для нас, — ответил я, — тоже важно извлечь это огромное образование, так как оно меня попросту пугает. Оно сжимает жизненно важные органы, так что даже непонятно, как кровь из головы и из рук еще достигает сердца.

Мы прекрасно знаем, что при медленно развивающихся процессах у организма есть время, чтобы отреагировать, и часто он находит самые невероятные решения. В случае с Люси — так звали девочку, чьи снимки мы изучали, — микроскопические вены принялись бурно развиваться, чтобы позволить крови обойти закупоренные участки.

Онкология — наука о раке — не моя область, так как злокачественная опухоль крайне редко развивается в сердце или в кровеносных сосудах. В тех редких случаях, когда они поражены такой опухолью, я просто делаю то, чего от меня ждут мои коллеги-специалисты, не слишком задумываясь об обоснованности их просьбы. Только они точно знают, оправдано ли хирургическое вмешательство. Я лишь стараюсь технически как можно лучше исполнить их пожелание.

Через два дня Стелла заглянула в дверь, разделяющую наши кабинеты.

— Приехала твоя пациентка. Позвать ее?

— Сейчас закончу письмо — и я к ее услугам. История болезни у меня?

— Да, на столе.

Я отправил письмо, затем сгруппировался на кресле с колесиками и максимально приблизился к столу. Собравшись, как спринтер, готовый сорваться с места по пистолетному выстрелу, крепко ухватившись за край стола, я оттолкнулся назад, передавая импульс вращения сиденью. Если все сделать правильно, мне удается докатиться до рабочего стола одним движением, имея как раз столько кинетической энергии, чтобы плавно подъехать прямо к рабочему месту за столом.

Я еще раз пролистал «кирпич» истории болезни Люси, чтобы освежить в памяти его содержание и не упустить какой-нибудь подробности, которая могла бы вызвать ее недоверие. По моему сигналу Стелла пригласила девочку с мамой войти.

Ей было двенадцать лет. Я сразу заметил, что, хотя она еще не подросток, но уже и не ребенок. На ней был большой шерстяной берет а-ля Боб Марли. Я начал разговор:

— Здравствуй, Люси. Как дела?

— Спасибо, неплохо.

Она подняла голову, и я увидел ее лицо вблизи. Я понял, почему она в шапке. У нее больше нет ресниц… и волос, конечно, тоже нет: результат химиотерапии. Черты лица тонкие, совсем еще детские. Я понял, что на самом деле она младше, чем кажется по ее лицу, измученному лечением, хотя очень быстро она проявила удивительную зрелость, взвешенное и ответственное критическое мышление. С полсекунды я не знал, как к ней обратиться: на «ты» или на «вы».

— Итак, Люси, ты знаешь, что у тебя в груди объемное образование, которое давит на сердце и легкое, и мы должны его удалить.

Я взглянул на мать, полагая, что разговор будет вестись и с ней. Она была внимательна, но отстранилась, опустив глаза и довольствуясь ролью свидетеля. Кивок. Она явно хотела оставить инициативу дочери.

— Да, мне говорили. И еще мне объяснили, что эта операция очень важна, чтобы убрать этот рак.

Первый сюрприз. Она прямо говорила о своей болезни, храбро используя страшное слово «рак». Очень нестественное слово из уст ребенка.

— Да, мы хотим ее удалить по двум причинам. Во-первых, нам нужно убедиться, что химиотерапия хорошо сделала свою работу и уничтожила опухоль. Во-вторых, она сдавливает важные органы, и если еще вырастет, то может стать опасной, заблокировав кровообращение.

Я предпочел сказать «опасной», а не «фатальной», чтобы не пугать девочку еще больше. Она слушала меня завороженно, как загнанный олененок. Ее взгляд был напряженным. И же не умоляющим и не плаксивым. Прежде всего, он был встревоженным, ловил мельчайшие детали, которых Люси могла еще не знать.

— Это будет непростая операция…

Сложный момент. Я редко разговариваю на столь драматичные темы непосредственно с детьми. Обычно мои удары обрушиваются на родителей. Я быстро взглянул на мать. Она снова уклонилась от разговора.

— …потому что опухоль затрагивает важные сосуды и само сердце.

Я взял листок бумаги, что позволило мне хоть ненадолго избежать пронизывающего взгляда этих зеленых глаз. Рисунок поможет мне объяснить суть операции и немного ослабит серьезность момента. Обе сосредоточились на моей ручке. Я быстро набросал анатомическое строение нормального сердца — в голове у меня десятка два довольно красивых набросков, которые я переношу на бумагу быстро, словно расписываясь, столько раз я их повторял, — дорисовал правое легкое. Наконец, сверху я изобразил опухоль и выделил жирной линией полую вену, правое предсердие и ворота легкого, отодвинув их, как это сделало новообразование.

— Я не знаю, легко ли опухоль отсоединится от этих органов или она уже в них проникла. Тогда будет явно сложнее, так как нужно будет иссекать захваченную часть и реконструировать ее.

Люси едва заметно кивнула в знак согласия. Она была предельно внимательна. Ни одна линия, ни одно слово, даже ни одна пауза не ускользала от нее.

— Что касается полой вены и сердца, эту часть опухоли нам удастся удалить. Но в чем у меня есть сомнения…

Все тот же немигающий взгляд, никаких комментариев. Лишь на мгновение ее глаза встретились с моими. Пронизав насквозь. Я вернулся к рисунку.