Майа Шалавиц - Жизнь и ее суррогаты. Как формируются зависимости

Сначала, поскольку этот результат противоречил догме о том, что допамин необходим для ощущения удовольствия, ученые подумали, что сделали какую-то ошибку. Сам ученый говорит: «Я был поражен до глубины души и подумал: “Что бы это значило? Как, при всех убедительных данных о том, что допамин – это синоним удовольствия, могло получиться, что способность получать удовольствие от сладкого у подопытных крыс оказалась неповрежденной?”».

Однако повторные эксперименты и их расширение привели ученых к совершенно иным выводам. Допамин действительно участвует в формировании мотиваций и в получении удовольствия от охоты, но это не единственный механизм реализации чувства благополучия и удовольствия. Допамин не обязателен для того, чтобы наслаждаться сладостью, комфортом, положением и покоем, исследование позволило предположить, что эти удовольствия связаны с системой естественных опиатов мозга, веществ, действующих, как героин. Эти данные послужили основанием для более широкого взгляда на наркотическую зависимость.

Для того чтобы понять, почему это так, надо лучше разобраться в смысле утверждения «допамин есть удовольствие» и в том, как происходит обучение зависимости. Допаминовая гипотеза Роя Уайза о роли безразличия в формировании зависимости утверждает, что искусственное повышение уровня допамина далеко за пределы физиологической нормы, вызываемое такими веществами, как кокаин, вызывает ощущение такого невероятного удовольствия, что оно заставляет человека добиваться такого ощущения, какого не могут вызывать другие типы вознаграждения, например секс или сладость. Это обстоятельство и создает непреодолимую тягу к кокаину. К сожалению, однако, мозг всегда стремится к сохранению биохимического равновесия, которое очень важно для выживания. В результате мозг располагает средствами нормализации уровня нейротрансмиттеров, когда происходит чрезмерное повышение уровня допамина. Это означает, что по мере того, как мозг пытается восстановить нормальный баланс, организму требуется все больше и больше наркотика для получения эйфории.

С течением времени эти «противоположные процессы» приводят к развитию толерантности, то есть организму требуются все более высокие дозы наркотика для достижения экстаза, а обычные удовольствия бледнеют из-за повышения порога действия допамина. После достижения толерантности зависимому человеку требуется постоянный прием наркотика для того, чтобы испытывать простые, нормальные чувства – быть в хорошем настроении, уметь радоваться и испытывать удовлетворение, – так как в противном случае противоположные процессы удерживают содержание допамина в мозге на слишком низком уровне. Обучение зависимости в данном случае стимулируется желанием просто хорошо себя чувствовать.

Это утверждение имеет смысл, если рассматривать допамин просто как «вещество удовольствия» и считать, что людьми, страдающими наркотической зависимостью, движет потребность избегания неприятностей, связанных с низким содержанием допамина в мозге, каковое возникает при абстиненции. Такое определение хорошо согласуется с тем, что нейрофизиолог Джордж Куб назвал фармакологическим кальвинизмом. Это очень печальное и широко распространенное ощущение: когда вы испытываете сегодня какое-то большое удовольствие, вам кажется, что завтра все будет очень плохо, словно вы заимствуете удовольствие у будущего, берете его из ограниченного и невосполнимого запаса. Фармакологический кальвинизм означает, что не бывает бесплатных обедов: использование излишка допамина сегодня, с помощью наркотика, потребует расплаты плохим настроением завтра. Благословение опьянения вечером потребует расплаты похмельем в утренние часы. Согласно такому взгляду, не бывает бесплатных удовольствий. Любой кайф сопровождается неизбежной ломкой.

Исследования Берриджа и Робинсона показали, однако, что реальность намного сложнее. Если допамин, и только допамин, создает чувство удовольствия, то без него животные не смогли бы испытывать радость от еды. Но они ее испытывают. Гипотеза, которую эти ученые предложили для разрешения этого противоречия, объясняет также один непонятный аспект проблемы зависимости от стимуляторов, который невозможно объяснить другими теориями. Этот аспект проявляется характерными ощущениями, которые имеют место практически у всех зависимых. Описание их встречается в рассказах всех кокаинистов, с которыми мне пришлось беседовать:

«Я могу вспомнить, как много раз я говорил себе: «Ты не хочешь этого делать! Ты не хочешь этого делать!» Но я почему-то продолжал делать это и дальше».

«Мой организм говорил «нет», мой ум говорил «нет», но… мы снова и снова начинали все сначала. Я не нуждался в кокаине. Я не хотел его… было такое чувство, что в моих мозговых клетках завелась какая-то молекула, которая заставляла меня это делать. Я чувствовал себя проклятым роботом».

«Я курил кокаин, и это было нехорошо. Я чувствовал себя больным, но мне требовалось все больше и больше кокаина. Это было какое-то сумасшествие. После всего этого опыта понимаешь, что единственное, чему ты научился, – это безумие, абсолютно алогичное замыкание нормальных умственных процессов, какое бывает при одержимости кокаином».

Такая же проблема возникла и у меня. В конце моей зависимости, когда я вводила себе кокаин десятки раз в день, я была уже не в состоянии получать от него удовольствие – даже в тех случаях, когда я вводила такие большие дозы, что они должны были повысить уровень допамина, несмотря на толерантность. Я жила на кокаине и могла получать его столько, сколько хотела. Если кокаин повышает уровень допамина, а я чувствовала себя паршиво из-за того, что мозгу не хватало кокаина для повышения уровня допамина, то вся проблема решилась бы повышением дозы наркотика.

На самом же деле происходило совсем другое. Я твердила себе, что не хочу колоть кокаин, потому что он вызывает у меня тревогу и манию преследования. Мой разумный мозг подсказывал, что это правда: летом 1988 года я сотни раз повторяла один и тот же эксперимент, и по меньшей мере в 99 процентах случаев каждый укол кокаина вызывал страх, беспокойство и сильное ощущение дискомфорта, иногда сопряженное со страхом смерти. Тем не менее я продолжала колоть себе кокс десятки раз в день. Каждый раз эта инъекция сопровождалась ощущением эмоциональной уверенности в том, что мне не надо ничего, кроме этой инъекции, и одновременно испытывала интеллектуальную уверенность в том, что это очень плохо. Я, на самом деле, как сумасшедшая, искренне хотела сделать инъекцию, при том, что я искренне понимала умом, что мне это не нравится, и, мало того, я испытываю к этим уколам совершеннейшее отвращение. Но я не могла остановиться и делала очередную инъекцию.