Питер Хёг - Темная сторона Хюгге

Метте была во второй по величине купальне в Киото, и в раздевалке там стояли четыре автомата, которые не то чтобы давали благословение, но, во всяком случае, могли залюбить тебя чуть ли не до смерти. Это были кресла, под обивкой которых находились валики, катавшиеся вверх и вниз вдоль позвоночника, а скамеечка для ног, составлявшая часть каждого кресла, оказалась оснащена множеством шариков, которые перекатывались и массировали ступни. Одно из этих массажных кресел умело еще и массировать валиками и трясти, и Метте пришлось сжать зубы от боли и упоения. Потом она опустила 200 иен в отверстие для приема монет на одной из кушеток и легла на спину. Сильные волновые движения перекатывающихся валиков пробегали вверх и вниз по всему ее телу, то ускоряясь, то замедляясь, они вибрировали, от них исходило тепло, они сосредотачивали свое внимание на лопатках, потом на икрах. Прибор действовал, как человек, как будто бы думал о ней. Это были беспрестанные вариации на одну и ту же тему: бедняжка Метте, она так устала, но «ничего, ничего, малышка, сейчас все снова будет хорошо».

Под конец она на десять минут погрузила ноги по самые щиколотки в два тазика, колебавшиеся из стороны в сторону, так что колебания передавались всему телу до самой головы. Что-то наподобие движений, совершаемых змеей или угрем, который извивается, плывя против течения. Разница между ними и Метте заключалась в том, что ее единственной задачей было расслабиться, по-о-олностью и целиком, чтобы все, что было не в норме, можно было отряхнуть, чтобы оно осыпалось и исчезло.

Чего, конечно же, не произошло. Всегда были причины для слез, ведь жизнь была разрушена, Серен ушел, и она никогда не сможет простить его, и лучше не становилось. Метте ревела, так что слезы и сопли текли по лицу, и слюни изо рта тоже. Она была похожа на человека, которого рвет, и он корчится в судорогах, выворачивающих его на изнанку, и где-то в его голове сидит единственная практического характера мыслишка: ох, скоро должна наступить передышка, я смогу вдохнуть воздух и сглотнуть слюну.

Но она умела плакать и иначе, не давая слезам выйти наружу, то есть удерживая их на том уровне, когда они заполняли глаза, но еще не лились через край, а лишь тихонько стекали по слезным каналам, а тем временем на глаза наворачивались новые. Так она часто плакала в Японии – удерживая слезы в себе. Потому что большую часть времени она проводила в парках и храмах или в кафе, и вокруг постоянно были люди, которым нельзя было видеть, как она плачет. Она бы не стала реветь на людях нигде, и уж точно никак не в Японии, потому что японцы даже сморкаться не станут в присутствии других. Они самая что ни на есть скрытная нация в мире, так про них говорят. Простыв, они втягивают в себя сопли до тех пор, пока не окажутся в каком-нибудь помещении, где они останутся наедине с носовым платком. Эта та же манера держать все в себе, что и у Метте, когда она плачет, они делают так из чувства такта.

Кстати, о чувстве такта – столкнулась она, правда, и с исключением из правил. Дело было в кафе в большой купальне. Она воспользовалась тремя различными массажными аппаратами и вышла сюда, в кафе, голова у нее кружилась, кожу покалывало иголочками, и тут она обнаружила, что здесь продают картофель фри! Лучшего и пожелать нельзя! Мало того, что с ней только что так любовно обошлись, так тут еще и жирная жратва, лучшее утешение, взамен всех этих водорослей и птичьего корма. Хотя у нее слегка поубавился аппетит, когда она заметила, что делает японец рядом с ней: отправляя картофель фри в рот одной рукой, другой он чесал грибок на ноге, и желтоватая кожа шелушилась и сыпалась на пол. До чего омерзительное зрелище! Причем он был чисто вымыт, только что из купальни, но он ведь, по всей видимости, заразил все мужское отделение, а теперь взялся за остальных, сидевших в кафе, ведь обувь нужно было оставлять снаружи. И он отрывал от ступни куски кожи, не уступавшие по величине картошке, которую он ел, политой майонезом и посыпанной солью. Брррр!

17 июля – Время

Время, на самом деле, заживляет множество ран и ссадин. Латает их – и большие, и те, что поменьше. Зашивает маленькими, тончайшими иглами, так что не остается следа, или иголками для штопки, используя при этом зажимы, в результате чего плоть срастается, но на коже остается узловатый шрам. Время не хочет, чтобы о нем судачили, что оно, дескать, не лечит. Ему, черт возьми, нужно расправиться с этими ранами, особенно с теми, что в сердце! Никто не должен уйти отсюда, заявляя, что безответная любовь кровоточит и причиняет нестерпимую боль, которая за пять лет нисколько не ослабла. Это недопустимо. Время позаботится об этом!

Метте не назвала бы это прямо-таки исцелением, то, что делает Время, но ампутации и анестезия удаются ему совсем недурно. Метте считает, что ее сердце отремонтировали настолько хорошо, насколько это вообще доступно Времени. Балки, удерживающие всю громадную структуру в целом, удаление ткани везде, где был очаг воспаления, блокада некоторых нервов, в результате чего боли уже не вернуться на прежние позиции, те, которые она занимала до операции.

Медленные, очень медленные приготовления к операции, когда тебе кажется, что она никогда не начнется. Твое имя на листе ожидания, проходит год за годом, и все обещают, что Время появится и разберется с этой проблемой. Однако ничего не происходит. Только спустя пять лет вдруг видишь, что на самом деле-то что-то произошло: ты стал другим человеком. Изменение отчетливое, но что именно происходило день за днем, нельзя было бы разглядеть даже под микроскопом. Невидимая и бесконечно неторопливая команда врачей занималась тобой в Больнице Времени, и тебя не выпишут уже до конца жизни. Будут появляться новые раны, и старые дадут о себе знать. Эти процессы вышивки и дорожных работ в твоем организме будут продолжаться до самой смерти.

На дворе лето, и когда погода так хороша, как сейчас, то просто глазам не веришь – сколько мужчин и женщин, девчонок и парней ходят, взявшись за руки или под ручку. Именно в этот момент, видя, как все эти парочки бредут через лето, обхватив друг друга за талию, Метте понимает, что раны затянулись. Она наблюдает абсолютно расслабленное поведение влюбленных пар, им, по всей видимости, кажется совершенно естественным идти по улице, демонстрируя физический контакт с другим человеком. Вслух Метте, разумеется, ничего не говорит, не фыркает и не пялится на них демонстративно, но в ее понимании так себя вести было все равно, что замешивать песочное тесто, пересекая с тазиком площадь Конгенс Нюторв. Но, наверное, нашлось бы не так много людей, способных понять, что она имеет в виду.

Произошло вот что: там, где когда-то присутствовал Серен, – в ее руках, вокруг талии, прижимаясь губами к ее волосам, в ее речи и на языке у нее во рту, в ее мыслях – там все зажило. Он был там, потом его вырвали, и она жила с открытыми ранами. «Подожди, придет врач, великое, доброе Время, придет совсем-совсем скоро».