Питер Хёг - Темная сторона Хюгге

К окну он тоже подходит – приоткрыть створки жалюзи. Но родителей не видно. Видно только сад и вдалеке – за кронами деревьев – дорогу и уличный фонарь.

Наконец Грегерс говорит, что сходит к детям, посмотрит, как они там.

Анна делает недовольную мину. Ей кажется, что Грегерс поступает неправильно. Ведь задумка как раз и заключалась в том, что они там предоставлены самим себе.

– Ну что, договоренности со старшим поколением гикнулись? – говорит Кирстен.

Грегерс пожимает плечами. Почему непременно «гикнулись» только из-за того, что он сходит посмотрит, все ли в порядке у детей. Это не займет больше двух минут.

– Все накрылось медным тазом? – повторяет Кирстен, теперь уже саркастически, произнеся это с местным, зеландским, акцентом.

Под фонарем, напротив входа в гостевой домик, курит отец Грегерса, но, заметив сына, быстро идет прочь. И заворачивает за угол, огибая дом.

– Папа, постой.

Грегерс находит его за домом, в узком проходе между задней стеной и живой изгородью – там, где у них стоит тачка. Лица папы Грегерс не видит. Только огонек сигареты, которую тот держит на уровне бедра. Не слышно почти никаких звуков, если не считать учащенного дыхания самого Грегерса.

Грегерс объясняет, что просто вышел подышать немного свежим воздухом. «Полный бардак», – добавляет он.

– Я имею в виду ужин, – уточняет Грегерс. – Наш ужин.

Отец активно орудует лопатой, нагружая землю в мешки, потом закидывает их в тачку. Он заворачивает за угол, и когда Грегерс огибает вслед за ним дом, отца уже и след простыл.

Грегерс направляется к двери. Она закрыта, на его крики и стук никто не выходит. Он пытается заглянуть внутрь, но стекла так запотели, что ничего не видно. До него только доносится изнутри неясное жужжание, словно работает какой-то электрический прибор, и он едва может различить мерцающий желтоватый свет.

Грегерс обходит домик с другой стороны, но там та же история: капли влаги на стеклах мешают по-настоящему заглянуть в комнату, в которой, судя по всему, темно, если не считать неясного, мигающего света.

– И как они? – раздается за спиной Грегерса.

Это Мик.

– Кажется, у них полный порядок, – отвечает Грегерс. – Смотрят телевизор.

– Старый добрый «ящик», – говорит Мик.

– Ты что, все это время тут, на улице? – спрашивает Грегерс.

Мик пожимает плечами. «Дети – цветы жизни», – говорит он.

Грегерс кивает.

– Только их же практически не видно отсюда.

– Почему? – возражает Грегерс. – Нормально видно.

Но Мик уже подходит к живой изгороди, чтобы прикатить тачку.

– Можно залезть на нее, – говорит он.

* * *

Когда Грегерс с Миком возвращаются в дом, Мик настроен очень эмоционально: они должны рассказать о том, что видели в гостевом домике. Пока они пересекают лужайку, он все время пытается обнять Грегерса и то и дело произносит:

«Черт, о таких вещах нельзя молчать», или «не будем переводить стрелки, сейчас мы говорим о тебе, Грегерс», или «блин, такие вещи очень ранят».

Грегерс хочет сказать Мику, чтобы тот забирал Кирстен, и шли бы они уже домой. Он немного выжидает, пытаясь найти в себе мужество это произнести, но так и не произносит.

В гостиной у них уходит какое-то время на то, чтобы угомонить Кирстен и Анну. Те стоят посреди комнаты, занятые раскурочиванием музыкального центра. Анна держит в руках усилитель, ей каким-то образом удалось в двух углах подцепить алюминиевые накладки. Она крутит в руках здоровенный кусок металла, варварски корежа его.

– Старый кусок дерьма! – говорит она, отдуваясь и смеясь. – Ненавижу этот центр.

– Аррр! – со смехом издает Кирстен что-то похожее на боевой клич. На одну ногу она надела зимний сапог Грегерса и вовсю приканчивает проигрыватель компакт-дисков, обломки которого разбросаны по полу.

Наконец Мику удается усадить всех в кружок на пол, и он сам выкладывает, что они видели.

– Мы с Грегерсом залезли на тачку и заглянули внутрь, – говорит он. – Да… если охарактеризовать увиденное нами вкратце, то там черт знает что творится. От такого мороз по коже, если честно.

Анна вскидывает руки.

− Это немыслимо! – Она показывает всей своей мимикой, что не верит своим ушам. – Им всего лишь нужно было побыть какое-то время без нашего присмотра.

– Продолжаем ужинать, – говорит Грегерс. – Мы собрались здесь, у нас, и этого никто не отменял.

Мик продолжает рассказывать. Поначалу он говорит со всей серьезностью, снова и снова повторяя, что «там, в домике, черт знает что творилось», но следующую часть тирады – «они как будто были не из этого мира» – он произносит уже с легкой улыбкой, и вскоре его уже охватывает заливистый и почти исступленный смех.

– Нет, не могу больше, – хохочет он, поднимаясь на ноги, – разве я не прав, Грегерс? Черт знает что там творится. Черт знает!

Грегерсу это надоело. И когда Мик собирается сказать про детей, что они выглядели неживыми, он возражает, заявляя, что, на его взгляд, это преувеличение. Они шевелились, говорит он. По всей видимости, очень медленно, но все-таки шевелились. Обозначить это состояние как неживое значит погрешить против логики.

– Обозначить как, обозначить как, – передразнивает его Мик, переходя на южно-зеландский акцент, родной для них с Кирстен. Жестом провинциального комика он подносит руку к подбородку и вытягивает губы.

– У тебя есть нормальные доводы, Грегерс? – спрашивает он.

– Они шевелились, – бормочет Грегерс, сидя на полу в позе, напоминающей яйцо.

– Но черт побери, – говорит Мик. – Не хочешь же ты сказать, что это были обычные живые дети – то, что мы увидели, заглянув в окно?

Грегерс потягивается и издает зевающее «О-о».

– Ты должен признать, что у них не было глаз.

Анна трясет Грегерса. Что за ерунда происходит? В конце концов, у них тут гости. Пусть уж как-нибудь сами справляются там, у себя в домике.

У Грегерса на глаза выступают слезы, и в горле появляется комок. Ему хочется лечь к Анне под бочок и рассказать ей все. Что никаких детей там нет. Только парочка мертвых тел, которые посадили так, чтобы придать им сходство с живыми.

Ему хочется разрыдаться, хочется, чтобы Анна обняла его. Но это невозможно при Мике. Ему не позволяет гордость.

* * *

После ухода гостей Грегерс и Анна начинают выяснять отношения. Грегерс говорит, что он что-то не припоминает, откуда вообще взялась идея приглашать на ужин другие супружеские пары. Что-то он не очень помнит, ради чего это затевалось.

Анна считает, что Грегерс «возомнил о себе». Это уже перебор. Типа он пытается повернуть все так, что его стремление возвыситься над окружающими и удивление, которое он тут разыгрывает, чуть ли не воплощенная добродетель. Она готова признать, что да, не всегда это так уж прямо «мило», социализация или как это еще назвать. Когда люди собираются компаниями. Но это часть жизни. Люди так устроены. И считать, что ты слишком утонченный для всего этого, в сто раз хуже, чем как-то участвовать и быть вместе со всеми. Привнося в общение лучшее, что у тебя есть.