Умберто Эко - Как путешествовать с лососем

Впрочем, размышлял я, можно ведь и держать их на письменном столе. Я постоянно был бы в курсе, какой сегодня день недели и месяца, какой сейчас месяц, год, десятилетие и столетие, когда следующий високосный год, знал бы с точностью до минуты и секунды местное время, а также время в любом другом часовом поясе по моему выбору, температуру воздуха, звездное время, фазу луны, время восхода и заката, уравнение времени, в каком знаке Зодиака находится солнце; еще одна приятная возможность — благоговейно вздрагивать от ощущения бесконечности при созерцании мобильной карты звездного неба, а также останавливать и возобновлять ход времени на различных циферблатах моего хронометра с помощью секундомера, а затем прекращать эту игру по сигналу заранее запрограммированного встроенного будильника. Ах да, забыл: специальная стрелка показывала бы, сколько осталось до сигнала будильника. И еще: при желании я мог бы узнать, который час. Но зачем?

Если бы я стал обладателем этого чуда, мне было бы совершенно неинтересно знать, что в данный момент время — десять часов десять минут. Я следил бы за восходом и закатом солнца (причем мог бы делать это даже в комнате, куда не проникает дневной свет), узнавал бы температуру воздуха, составлял бы гороскопы, днем, глядя на лазурный циферблат, думал о звездах, которые мог бы увидеть ночью, а ночью размышлял бы о том, сколько еще осталось до Пасхи. С такими часами уже нет необходимости следить за временем во внешнем мире, потому что на всю оставшуюся жизнь надо будет сосредоточться на самом хронометре, и время, которое он показывает, превратится в образ вечности, живой и действующей вечности или же время станет лишь пленительной галлюцинацией, порожденной этим волшебным зеркалом.

Я говорю это потому, что с недавних пор появились журналы, целиком посвященные коллекционным часам, журналы на мелованной бумаге с цветными иллюстрациями, достаточно дорогие, и у меня возникает вопрос: кто их покупает — только читатели, перелистывающие их, словно книгу сказок? Или все же, как мне иногда кажется, они рассчитаны на потенциальных покупателей? Если да, это означало бы, что, по мере того как механические часы, чудо человеческой изобретательности, постепенно вытесняются дешевыми электронными часами, все чаще возникает и распространяется желание выставлять напоказ, любовно созерцать, хранить, словно ценную инвестицию, эти изумительные и совершенные машины времени.

Без сомнения, эти механизмы предназначены не для того, чтобы сообщать, который час. Если вы захотите узнать, что в данный момент три часа двадцать минут пятницы 24 мая, то из-за огромного количества функций и их гармоничного распределения по многочисленным изящным циферблатам вам придется долго отслеживать показания многочисленных стрелок и записывать их в блокнот. Со своей стороны завистливые японские электронщики подумали, что их практичная продукция уже вышла из моды, и, устыдившись, пообещали создать микроскопические циферблаты, которые будут показывать атмосферное давление, высоту над уровнем моря, глубину морского дна, обратный отсчет, температуру воздуха и все часовые пояса, а вдобавок встроить в часы банк данных, восемь будильников, калькулятор с курсом валют и сигналы точного времени.

Все эти часы, как и вообще вся продукция сегодняшней информационной индустрии, рискуют не сообщить ничего, потому что стремятся сказать слишком много. Однако у них есть и еще одна особенность, характерная для продукции информационной индустрии: они говорят только о самих себе и о работе своего механизма. Абсолютный шедевр — это дамские часы с незаметными стрелками и мраморным циферблатом без часов и минут, смоделированные так, чтобы по ним можно было узнать максимум то, что время сейчас где-то между полуднем и полуночью, а день, возможно, позавчерашний. Но что еще делать дамам, для которых предназначены эти часы (намекает нам дизайнер), кроме как смотреть на механизм, рассказывающий о собственной никчемности?

1988

Как

пройти таможенный контроль

Прошлой ночью, после свидания с одной из моих многочисленных любовниц, я убил ее, стукнув драгоценной солонкой работы Бенвенуто Челлини. Я сделал это не только ради строгих моральных принципов, которые привили мне с детства и согласно которым женщина, падкая до плотских наслаждений, недостойна жалости, но также и по эстетическим мотивам: чтобы изведать ощущения человека, совершившего идеальное преступление.

В ожидании, когда труп остынет, а кровь свернется, я прослушал компакт-диск «Музыка на воде» (английское барокко), затем стал расчленять тело электропилой, стараясь не нарушать основные принципы анатомии — из уважения к культуре, без которой невозможно любезное обхождение и соблюдение общественного договора. Затем положил части тела в два чемодана из кожи утконоса, надел серый костюм и сел в спальный вагон парижского поезда.

Предъявив проводнику паспорт и правдивую таможенную декларацию, где были указаны какие-то две-три сотни тысяч франков, лежавшие у меня в бумажнике, я заснул сном праведника, ибо ничто так не умиротворяет, как сознание исполненного долга. Даже таможня не решилась побеспокоить пассажира, который купил билет в одноместное купе первого класса, указав тем самым на свою принадлежность к правящей касте, а значит, ipso facto 1, и на то, что он выше подозрений. Это было как нельзя кстати, поскольку я, чтобы избежать абстинентного синдрома, взял с собой небольшое количество морфина, восемьсот или девятьсот граммов кокаина и полотно Тициана.

Не стану вам рассказывать, как я в Париже избавился от фрагментов тела. Дайте волю своему воображению. Вообще-то для этого достаточно приехать в Центр Помпиду, поставить чемоданы на любой эскалатор — и на них несколько лет никто не обратит внимания. Можно их сдать в камеру хранения на Лионском вокзале. Кодовый замок, открывающий ячейку с помощью голосового пароля, настолько сложный, что там уже скопились тысячи чемоданов и баулов, которые никто не решится проверять. А можно и еще проще: сесть за столик на террасе кафе «Deux Magots» («Два китайца») и поставить чемоданы у входа в магазин «La Joie de Lire» («Радость чтения»). Через несколько минут их украдут, а что с ними будет делать вор — это уже его проблемы. Не стану, впрочем, отрицать, что эта ситуация вызвала у меня стресс — стресс, которым всегда сопровождается выполнение всякой артистически безупречной операции.

Возвращаясь в Италию, я ощутил нервозность и решил позволить себе остановиться на отдых в Локарно. Под влиянием необъяснимого чувства вины, этой невидимой болячки, которая знакома каждому, я решил поехать туда вторым классом, в джинсах и майке с крокодилом.