Елена Капинос - Поэзия Приморских Альп. Рассказы И. А. Бунина 1920-х годов

Родион написан в духе толстовского отца Сергия, но, как кажется, с еще большим нажимом: фанатическая бессердечность к плоти у бунинского героя принимает совершенно гибельные, садо-мазохистские формы. Обращенное к Аглае повеление старца Родиона принять кончину выглядит едва ли не поруганием избранной им и им же истребленной красоты, убийством, свершенным под предлогом спасения. Особенно выразительно обещание об устах, которым должно будет истлеть после смерти Аглаи. «Истлевшие уста» ощутимо диссонируют и с живыми портретами юной красавицы, и с ее «длинной могилкой, прекрасной» (IV, 368), зато тление это идеально сочетается с памятью о необузданных пожарищах, исходящих из древних глубин русской истории. «Бестелесность», иконописность лика героини острейше контрастирует здесь с ненаписанной, но подразумеваемой картиной ее мертвого тела и лица. Тление уст позволяет даже догадаться, что вовсе не за то, что «малое из тайных его бесед не сумела она скрыть», наказана героиня: Анна чрезвычайно молчалива [230], и трудно представать, чтобы она может открыть кому-то тайны своего духовного наставника.

Так о чем же рассказ «Аглая»? «На наш взгляд, все о той же любви-страсти, пронизывающей все творчество И. А. Бунина», [231] – пишет Т. Ю. Яровая. Развивая эту идею, можно предположить в «истлевших устах» метафору подавленной страсти и ревности, извращенного чувства, которым изуродован образ умершей [232]. Родион как бы целует ее поцелуем тления и Смерти, ревниво отнимая Аглаю не только у мира, но и у Христа, чей невестой она, будучи монахиней, является. Но насилию Смерти подчиняется и Аглая, и, несомненно, за этим стоит ужас полуязыческой России, как ее видит Бунин.

В качестве параллели и претекста «Аглаи» приведем стихотворение «Аленушка», написанное Буниным в 1915 г. В нем странно преобразован сказочный (и васнецовский) образ русской красавицы-девицы, так и не нашедшей «дружка». От тоски («скуки») и страсти она спалила все вокруг «на тыщу верст», а вместе с лесом, похоже, и самое себя:

Так виделась Бунину русская страстность в 1915 и 1916 предреволюционных годах.

Другая тема, тема возрождения, связана в «Аглае» с природой, с весной. Завязка рассказа – жизнь героини, ее взросление, постижение ею мира и святости аранжирована зимними русскими пейзажами. Зимой в деревню приходит оспа, унесшая жизни родителей Анны, долгими зимними вечерами Катерина читает Анне жития святых, Анна видит зимний сон, который удваивает пейзаж с двойным солнцем за окном:

Зима в тот год была особливо суровая. Завалило снегом леса, озера, толсто оковало льдом проруби, жгло морозным ветром да играло по утренним зорям двумя зеркальными, в радужных кольцах, солнцами… Под Новый год вновь приснилось ей: видела она раннее морозное утро, только что выкатилось из-за снегов слепящее ледяное солнце, острым ветром перехватывало дух; и на ветер, на солнце, по белому полю, летела она на лыжах, гналась за каким-то дивным горностаем, да сорвалась вдруг куда-то в пропасть – и ослепла, задохнулась в туче снежной пыли, взвившейся из-под лыж на срыве… (4; 363–364).

Сияющий зимний пейзаж и зимний сон контрастно сменяют череду смертей и темных мученических житий, дошедших из глубины веков. Как и другие вещие сны и предзнаменования, этот сон грозит Анне гибелью («сорвалась в пропасть»), но он исполнен света и красок («утренними зорями», «зеркальными, в радужных кольцах, солнцами», «слепящее ледяное солнце», «на солнце», «по белому полю», «золотисто-белый цвет лица», «тонкий румянец», «глаза синие»), которые под знаком смерти разгораются еще ярче. Контрастно вводятся в текст и весенние картины, поскольку весна наступает сразу после объявления о смерти Анны:

Пятнадцати лет отроду, в ту самую пору, когда надлежит девушке стать невестою, Анна покинула мир.

Весна в тот год пришла ранняя и жаркая (4; 364).

И хотя говорится о той весне, когда Анна была жива, когда от солнца «пылало» ее лицо, румянились щеки, уже невозможно отвлечься от мысли о смерти, весна изначально обозначена как последняя, вечная, «несрочная». Оживающая весенняя природа и земная благодать парадоксально аккомпанирует у Бунина истории о гибнущей красоте, об умирающей стране, но трудно сказать, однако, что пересиливает в историософии Бунина: жизнь или смерть, христианские жертвенность и Воскресение или языческий всесокрушающий огонь и смрадное тление, уничтожение всего живого или возрождение. Гораздо важнее, что бунинский текст обозначает тесную сплетенность этих противоположных начал, их трагическую и чарующую слитность, неотделяемость друг от друга, замкнутый круг, где невозможно провести границу между жертвенностью и надругательством, внутренним и внешним, природно-естественно-животным и человеческим.

Вернемся к рассказу «Огнь пожирающий», который несколько напоминает «Аглаю» и сюжетным решением (смерть, застигающая героиню в самом расцвете ее красоты и молодости), и трагическим сплавом христианского и нехристианского. Правда, сюжет до неузнаваемости преображается из-за смены старинного русского антуража на современный парижский. В «Аглае», несмотря на то, что рассказ несет в себе довольно ощутимый заряд сложной бунинской историософии, повествование строится так, что совсем не чувствуются лирический, «авторский» план и голос. Авторское лишь немного приоткрывает житийная библиотека Катерины, отдельные мотивы и детали рассказа, но в целом текст создает иллюзию саморазвития без помощи авторского «я», событий вне рассказчика, в историческом времени, для чего Бунину и понадобился монтаж нескольких временных планов, разбитых многократными сообщениями о смерти главной героини. Кроме того, обобщению и «объективации» способствовал, конечно, всегдашний бунинский мотив молвы. В «Огне пожирающем» повествование ведется от первого лица, непосредственно в сюжете рассказчик не участвует, он, как Ивлев в «Грамматике любви», лишь описывает увиденное, пропуская его сквозь призму своего сознания. Исходя из текста, нельзя понять, какие отношения связывают повествователя с хозяйкой дома в Сен-Жерменском предместье; во французской или русской среде происходит описанный эпизод; что послужило причиной неожиданного завещания героини, и была ли вообще такая причина. В центре рассказа оказываются не отношения героев, а кладбище Пер-Лашез и процесс кремирования.