Елена Капинос - Поэзия Приморских Альп. Рассказы И. А. Бунина 1920-х годов

В «Путешествии…» Батюшкова вариативно умножается, распространяясь на весь текст, элегическая тема памяти о прекрасном прошлом. Замок Сирей хранит память не только о маркизе дю Шатле и Вольтере: вокруг владелицы замка смыкается целый круг других теней: ее высокородных и просвещенных родственников, знаменитых друзей, добрых слуг. Путешественник, странник, попавший в замок, тоже будто бы попадает в круг друзей, увенчанный самыми высокими именами. Несколько раз в «Путешествии…» Батюшкова упоминается и Екатерина, «лучшее украшение протекшего века». Она появляется по ассоциации с письмами Вольтера и со всей вольтеровской эпохой, и в связи со стихами Державина: «мы читали 〈…〉 оды певца Фелицы» [299].

В качестве заглавной фигуры Екатерина выведена у Бунина: «на озере остров с павильонами, где не однажды бывали пиры в честь Екатерины, посещавшей усадьбу» (5; 123). Но если у Батюшкова в центре повествования оставлена все-таки владелица замка и история ее любви к Вольтеру, то у Бунина тень Екатерины как бы замещает хозяев («И ярче и величавее всех Екатерина»), чьи имена («князья Д.»), портреты, судьбы стерты революционной стихией [300] – уничтожена сама сердцевина «музея».

Фрагмент, относящийся к Екатерине, написан у Бунина с явным наведением на Державина вообще [301]и конкретно – на очень известный текст: элегию «Развалины» с ее сочными картинами, на которых «домашняя», улыбающаяся («блистая щедростью лица»), «царскосельская» Екатерина смотрит на рдеющих в воде рыб, на собачек с завитыми кольцами хвостами:

У Бунина пестрое, живое державинское великолепие растворено в пейзаже, который, предваряя появление Екатерины, со всей очевидностью отсылает к стихам Державина:

…где вода прозрачна, как слеза, хотя и казалась черной, и мелькали серебром мелкие рыбки, пучили глаза какие-то зеленые тупые морды… А затем я переходил старинный каменный мост и подымался к усадьбе.

Она осталась по счастливой случайности нетронутой, неразграбленной, и в ней есть все, что обыкновенно бывало в подобных усадьбах. Есть церковь, построенная знаменитым итальянцем, есть несколько чудесных прудов; есть озеро, называемое Лебединым (5; 123).

Заставляет вспомнить эту элегию и еще один момент, – описание частицы флагманского корабля «Св. Евстафий», которая хранится в кабинете хозяина «на небольшом письменном столе». Чесменская битва, где погиб «Св. Евстафий», – та самая победа, в честь которой был поставлен памятник, которым у Державина любуется Екатерина:

Отметим, что след Чесменской битвы можно отыскать и в других текстах Бунина, к примеру, в вымышленном топониме Чéсменка в «Игнате» (так называется деревня, откуда происходит главный герой, она расположена в Орловской губернии, рядом с Шатиловым и Извалами, реально существовавшими в орловской и липецкой землях и названными в рассказе). Что касается названия знаменитого корабля и истории его гибели, то и они уточняют и проясняют некоторые смыслы «Несрочной весны».

«Св. Евстафия Плакиду», 66-пушечный корабль Екатерина подарила когда-то сыну, и он стал одним из лучших судов русской армады. В Хиосском проливе «Св. Евстафий» должен был наряду с двумя другими линейными кораблями и одним фрегатом выступать в авангарде; на «Св. Евстафии» был поднят русский флаг командующим адмиралом Г. А. Спиридоновым. Гибель корабля подробно изображена у Е. В. Тарле: «Первыми напали на турецкий линейный корабль “Реал-Мустафа” (где находился сам капитан-паша) русские линейные суда “Европа” и “Евстафий”. “Реал-Мустафа” вскоре загорелся от русского артиллерийского огня. Команда в панике бросилась в море, чтобы вплавь добраться до берега. Но тут русских постигла большая неудача: “Евстафия” течением нанесло прямо на горящего ярким пламенем “Реал-Мустафу”, и никакими усилиями нельзя было удержать его от этого гибельного сближения. Когда “Евстафия” прибило окончательно к “Реал-Мустафе”, русские матросы и армейский отряд бросились на абордаж и перебили турок, еще находившихся на борту пылающего судна. Но тут горящая грот-мачта турецкого корабля вдруг рухнула прямо на “Евстафия”, и так как крюйт-камера была открыта (для пополнения артиллерии порохом и снарядами во время боя), то горящие головешки попали в нее. Раздался оглушительный взрыв, и “Евстафий” взлетел на воздух. Спустя несколько минут был взорван и “Реал-Мустафа”» [302]. Как и предписывается уставом, адмирал Спиридонов и штаб оставили «Св. Евстафия» сразу после начала пожара, а капитан А. И. Круз, потомок моряка, служившего у Петра I, находился на корабле до последней минуты. При взрыве его выбросило в море, и он чудом спасся, ухватившись за обломок «Евстафия».

«Частица флагманского корабля» в тексте Бунина воскрешает сразу всю его легендарную историю, а случайная, нелепая и трагическая гибель судна проводит еще одну семантическую параллель к нелепой, неожиданной гибели России в пожаре революции. Не случайно и наименование корабля. В 1915 г. Житие Евстафия Плакиды стало поводом для сочиненного Буниным большого стихотворения [303], которое заканчивается строфой, живописующей кульминационный момент Жития – крест, пламенем воссиявший над головой оленя, настигаемого Евстафием на охоте:

Перекличка названия корабля с заглавием написанного еще до революции в имении Васильевском стихотворения [304], лесные и «огненные» мотивы Жития и «Несрочной весны», «смиренный и грозящий взор» оленя и немые взоры владельцев заброшенной усадьбы, устремленные на путешественника с портретов княжеского дома, – все это добавляет христианские коннотаты к имперской теме «Несрочной весны». Кроме того, народная этимология названия родного для Бунина Ельца, восходящая к «оленю» [305], возможно, тоже привлекала внимание Бунина к житию Евстафия, тем более, что олень был изображен на дореволюционном гербе Ельца.

В «Жизни Арсеньева» тоже есть эпизод с цитатой из Державина: