Владимир Бахмутский - В поисках великого может быть

Однако есть и другое, и не менее важное. Дьявол – это не просто силы разрушения. Дьявол – тот, кто желает зла, даже если творит добро. Поэтому надо видеть обе части этого высказывания. Гёте многое готов простить тем, кто, желая добра, творит зло, но к тем, кто осознанно выбирает зло, он беспощаден.

Итак, здесь возникает второй спор трагедии – спор Фауста с Мефистофелем. Они заключают своего рода договор, условие которого для Фауста следующее:

Едва я миг отдельный возвеличу,

Вскричав: «Мгновение, повремени!-

Всё кончено, и я твоя добыча,

И мне спасенья нет из западни.

Тогда вступает в силу наша сделка,

Тогда ты волен, – я закабален,

Тогда пусть станет часовая стрелка,

По мне раздастся похоронный звон. (365)

(Часть первая. Рабочая комната Фауста)

Этот договор в трактовке Гёте резко отличается от всех предшествующих. В легендах договор заключался на двадцать четыре года, и никакой надежды на спасение души у Фауста не оставалось. В трагедии же Гёте финал остаётся открытым: Фауст соглашается на сделку с дьяволом, но его душа может и не попасть в ад, что, собственно, и происходит. По условию договора Фауст должен пожелать остановить мгновение. А если он этого не сделает, душа его отправится на небеса. В прежних версиях легенды всё было предрешено, а в трагедии Гёте есть чёткое условие…

Теперь о смысле такого условия. Тут тоже всё не так просто. Мефистофель, как было сказано ещё в «Прологе на небе», всё отрицает, во всём видит лишь дурное. И всё же, предлагая Мефистофелю повести Фауста за собой, Бог полагает, что тот будет полезен человеку. Мефистофель, по божьему замыслу, будет тормошить Фауста, не давать ему ни в чём найти успокоение. Мефистофель, кстати, порой даже мешает Фаусту, удерживает его от желания остановиться. Есть моменты, когда Фауст, может, и готов был воскликнуть: «Мгновение, повремени!», а Мефистофель удерживал его, хотя и утверждал, что это в его собственных интересах.

Казалось бы, это противоречит договору. Но на самом деле Гёте отмечает, что главный спор для Мефистофеля – это спор с Богом. Ему необходимо доказать Создателю, что его творение «никуда не годится». Если Фауст пожелает остановиться на чём-то высоком, спор будет проигран. Мефистофель же стремится доказать, что человек по сути своей ничтожен. Мефистофелю нужно, чтобы человек решил удержать какое-нибудь малозначительное, низменное мгновение, тогда он восторжествует.

Теперь, что касается Фауста… Когда Фауст соглашается на это условие, он хочет лишь сказать, что успокоенья никогда не пожелает:

Пусть мига больше я не протяну,

В тот самый час, когда в успокоенье

Прислушаюсь я к лести восхвалений,

Или предамся лени или сну,

Или себя дурачить страсти дам, –

Пускай тогда в разгаре наслаждений

Мне смерть придет!

<���…>

Едва я миг отдельный возвеличу,

Вскричав: «Мгновение, повремени!» -

Всё кончено, и я твоя добыча,

И мне спасенья нет из западни. (366)

(Часть первая. Рабочая комната Фауста)

То есть, заключая договор с Мефистофелем, Фауст уверен, что из этого ничего не выйдет…

Вообще, гётевский «Фауст» по-разному прочитывался в разные эпохи, и в зависимости от того, как его понимали, считались главными те или иные строки. Существовало три основных точки зрения на «Фауста». Белинский, трактуя произведение Гёте, считал, что в Фаусте живут как бы две души, которые он не может примирить меж собой. Слова Фауста о двух душах Белинский считал ключевыми. Важнейшими считались также слова последнего монолога Фауста о том, что смысл человеческого существования заключён в труде. Фауст созидает, и это высшее проявление его души. Поколение Блока было склонно видеть самыми значимыми слова мистического хора, которыми завершается «Фауст», о том, что «всё быстротечное – символ, сравненье», и потому истина находится по ту сторону реальности. «Вечная женственность тянет нас к ней» (Вторая часть. Горные ущелья, лес, скалы, пустыня). (367)

Сам Гёте считал главными совсем другие строчки…

И надо сказать, ни одно из этих утверждений нельзя считать ошибочным. Всё это, действительно, наиболее значимые строчки «Фауста». Тем не менее, вернёмся к первому варианту, о наличии двух душ. Фауст говорит Вагнеру ещё в самом начале:

Ты верен весь одной струне

И не задет другим недугом,

Но две души живут во мне,

И обе не в ладах друг с другом.

Одна, как страсть любви, пылка

И жадно льнёт к земле всецело,

Другая вся за облака

Так и рванулась бы из тела.

О, если бы не в царстве грёз,

А в самом деле вихрь небесный

Меня куда-нибудь унёс

В мир новой жизни неизвестной!

О, если б плащ волшебный взяв,

Я б улетал куда угодно! –

Мне б царских мантий и держав

Милей был этот плащ походный. (368)

(Часть первая. У ворот)

Итак, в Фаусте живут как бы две души. Одна тянет его к сугубо земному, материальному, другая не способна удовлетвориться ничем конечным. Вся трагедия Фауста в том, что он не может примирить в себе эти крайности. Если человек целиком устремлён ввысь, в какую-то неведомую, бесконечную даль, то ищет смысл жизни в чём-то запредельном. А Фауста в равной степени влечёт и земное. Поэтому он всё же хотел бы пережить мгновение, которому мог бы сказать: «Повремени!» Это означало бы преодолеть эту мучающую его изначальную двойственность, обрести в земном – небесное, а в небесном – земное. Он хотел бы это испытать, хотя и убеждён, что подобное невозможно.

Но возникает вопрос: зачем Фаусту нужен договор с дьяволом? Для чего он на это идёт? Дело в том, что Фауст не ищет счастья. Он говорит Мефистофелю:

О радостях и речи нет.

Скорей о буре, урагане,

Угаре страсти разговор.

С тех пор как я остыл к познанью,

Я людям руки распростёр.

Я грудь печалям их открою

И радостям – всему, всему

И всё их бремя роковое,

Все беды на себя возьму. (369)

(Часть первая. Рабочая комната Фауста)

Фауст во что бы то ни стало, любой ценой стремится развернуть заложенные в нём силы. Он чувствует их в себе и хочет их высвободить, чтобы ощутить всю полноту жизни. Но для этого ему необходим Мефистофель. В переводе Пастернака это звучит так: «Со всех приманок снят запрет». Однако более точным будет перевести эту строчку Гёте иначе: «Для тебя ни в чём не будет границ и пределов». Это главное его условие. Те ограничения, которые поставлены Фаусту самой природой и обществом, Мефистофель обещает устранить. Поэтому Фауст и заключает этот договор.