Михаэль фон Альбрехт - Мастера римской прозы. От Катона до Апулея. Истолкования

Как и в содержании, в математической ясности и функциональной точности цезарева стиля мы должны видеть не только самообнаружение, но и — отчасти — самостилизацию.

I. Тщеславие296

Ambitio multos mortalis falsos fieri subegit, aliud clausum in pectore, aliud in lingua promptum habere, amicitias inimicitia- sque non ex re, sed ex commodo aestumare, magisque voltum quam ingenium bonum habere, haec primo paulatim crescere, interdum vindicari) post ubi contagio quasi pestilentia invasit, civitas inmutata, imperium ex iustissumo atque optumo crude- le intolerandumquefactum.

Честолюбие заставило многих людей сделаться лживыми, иное скрывать в груди, нежели исповедывать языком, оценивать дружбу и вражду не по сути дела, а по выгоде и скорее иметь лицо, нежели свойства порядочного человека. Эти приемы изначально распространялись лишь постепенно, иногда против них еще принимались меры; когда же зараза разрослась, как эпидемия, общество изменилось, и из в высшей степени справедливого и прекрасного правление превратилось з устрашающее и невыносимое.

Фонетика, словарь, синтаксис

Обратимся сначала к деталям. С фонетической точки зрения, бросаются в глаза такие формы, как aestumare, optumo. Если Цезарь делает орфографической нормой i, что в большинстве случаев соблюдает и Цицерон, Саллюстий придерживается древнего написания297. Уже в обращении с орфографией мы можем установить архаизирующую тенденцию.

Что касается отбора слов, мы тоже сталкиваемся с непривычными вещами: хотя от случая к случ аю вы ражение multi mortales, многие смертные, засвидетель ствовано у Цицерона 298 , уже древних коробило, когда mortales появлялось в прозе в значении «люди», ср. у Геллия 13, 29: при чтении вслух одного места из Клав дия Квадригария один из слушателей возр ажает про тив словосочетания многими смертными, mortalibus multis: pro « hominibus multis» inepte frigideque in historia nimisque id poetice dixisse, вместо «многими людьми» это сказано в истории нелепо и холодно и чересчур по этически. Фронтон, напротив, з ащищает выражение: « multorum hominum» appellatio intra modicum quoque numerum cohiberi atque includi potest, «multi» autem «mortales» nescio quo pacto et quodam sensu inenarrabili omne fere genus, quod in civitate est et ordinum et aetatum et sexus conprehendunt; quod scilicet Quadrigarius, ita ut res erat, ingentem atque promiscam multitudinem volens ostendere «cum multis mortalibus» Metellum in Capitoli- um venisse dixit epcpariK^repov, quam si «cum multis hominibus» dixisset, обозначение « мн огих людей» мо жет относиться к малому числу и ограничиваться им, а «многие смертные» каким-то образом и с каким-то невыразимым оттенком смысла включают в себя все, что есть в гражданской общине — и сословия, и воз раст, и пол. Квадригарий, как того требов ало дело, желая показать большую и пеструю массу, сказал, что Метелл пришел на Капитолий «со многими смертны ми», и в этом большая эмфаза, чем если бы было ска зано «со многими людьми» 299 . На самом деле конста тация, что mortales — более широкое понятие, н ежели homines, верно для Саллюстия в этом месте еще более, чем для Квадригария; но я не думаю, чтобы этот смыс ловой нюанс был столь значим, чтобы полностью объ яснить саллюстиево словоупотребление. Ведь в нашем месте (в противоположность Цицерону) речь ид ет не об отдельном случае, при котором, следовательно, можно дать семантическое объяснение особого сло ва; напротив, Саллюстий вообще предпочитает слово mortales слову homines. Так не являются ли причины это го «противоестественного» смещения — параллелей ему в языке Саллюстия много 300 — не семантическими, а стилистическими? Ключ нам дает опять-таки Геллий: сохраненная им цитата из Квадригария показывает, что в этом выборе слова Саллюстий следует традиции рим ских историков. Можно добавить еще и катоновскую цитату 301 . В чем заключается стилистический оттенок для историка? Аллитерирующее сочетание слов 302 на водит на мысль об эпосе. И в самом деле мы их там об наруживаем начиная с Невия 303 ; таким образом, выбор слова mortales имеет в основном стилистические о сно вания. При этом стремление к oefxvdrrjt;, величавости, теснейшим образом связано с саллюстиевыми жанро выми представлениями.

Противопоставление304 pectus, груди, и lingua, языка, — причем оба слова связаны с конкретным и по нашим современным представлениям являются заместителями отвлеченных понятий (внутренний мир, речь) — дает возможность наблюдать аналогичное явление. Э. Скард показал, что слово pectus у Саллюстия в переносном значении происходит из высоких родов поэзии — трагедии и эпоса305. Здесь мы опять-таки усматриваем ту же тенденцию в отборе слов — движение навстречу поэзии. Терпеливое выслеживание — единственное, что может изощрить наш взор, чтобы разглядеть подробности. В общем и целом прав А. Д. Леман, подчеркивающий, что Саллюстий много «поэтичнее», чем может непосредственно почувствовать современный читатель306, причем я, не желая принижать роль античной литературной теории как инструмента познания (которую Леман подчеркивает в этой связи), хотел бы указать на, возможно, еще большую значимость лексических и стилистических наблюдений над деталями. Параллели из других авторов, конечно, не объясняют особую силу, которую получает отдельное слово у Саллюстия в каждом конкретном контексте307. Что для посредственного писателя было бы поверхностной манерой, у него часто приводит к открытию заново изначального смысла, заложенного в слове; это означает не что иное, как то, что образный язык Саллюстия часто увлекает за собой читателя поэтической непосредственностью. В этом, может быть, исток тяжкого непонимания со стороны одного из наших величайших исследователей, Э. Вёльффлина, который пожелал истолковать язык Саллюстия как «вульгарную латынь демократа»308- смешивая, очевидно, «вторичную непосредственность», добытую в борьбе за художественность языка, с неотфильтрованной «первичной непосредственностью ».

В глаза бросается и такое слово, как subegit, заставило. Комментаторы обычно объясняют его как Саллюстиев синоним к cogo309. Благодаря использованию приставки sub- представление получается более энергичным, нежели нормальное cogéré; фантазия слушателя при этом возбуждается сильнее. Этот эффект близок к воздействию конкретных, чувственно-ярких слов, которое мы наблюдали в нашем отрывке. И то, и другое средство означает для языка отказ от истрепанного, выигрыш в свежести. Но свежесть сочетается с изысканной манерой.