Михаэль фон Альбрехт - Мастера римской прозы. От Катона до Апулея. Истолкования

Когда диктатор отдал распоряжения об отсрочке всех судебных дел в связи с натиском галлов, он приказал всем военнообязанным принести военную присягу, выступил из города с сильной армией и разбил лагерь на этом берегу Аниена. Посередине находился мост, который не ломала ни одна из сторон, чтобы не выдать таким образом свой страх. За обладание мостом было много стычек, и, поскольку соотношение сил было неопределенным, нельзя было надежно узнать, кто им овладел бы. Тогда на ничейный мост выступил галл с необычно огромным телом и крикнул так громко, как только мог: «Отважнейший муж, какого только может выставить Рим, ну! он должен выступить на битву, чтобы исход нашего поединка показал, какой народ доблестнее в войне». Долго царила тишина среди лучших в составе римской армии, ведь они боялись и отказаться от испытания сил, но и не хотели по доброй воле отдаваться на произвол исключительно опасного жребия; наконец 'Г. Манлий, сын Луция, который освободил своего отца от шиканы со стороны народного трибуна371, идет со своего места к диктатору. «Без твоего приказа, — так говорит он, — мой полководец, я никогда не стал бы сражаться вне строя, если б даже видел перед собой верную победу; если ты это позволяешь, я хочу тому чудовищу, раз уж оно так своевольно скачет перед знаменами врагов, показать, что я из того рода, который сбросил войско галлов с Тарпейской скалы». На это диктатор: «Будь превознесен за твое мужество и чувство долга по отношению к отцу и отечеству, Т. Манлий. Вперед с помощью богов, и докажи: то, что носит римское имя, непобедимо». Затем сверстники надевают на юного героя оружие; он берет пехотный щит, опоясывается испанским мечом, годящимся для ближнего боя. В полном вооружении выводят они его вперед, напротив галла, который предается глупому ликованию, и — скажу, раз древним и это показалось заслуживающим упоминания — даже в насмешку высовывает язык. Затем они возвращаются по своим местам, и оба в вооружении остаются на середине одни, скорее как на сцене, чем по обычаю войны, внешностью и видом

в глазах оценивающих их зрителей отнюдь не равны. Фигура одного была необычайно большой, пестрая одежда, расписанное и отделанное золотом оружие сияло; второй был среднего роста, как настоящий солдат, и его оружие, скорее удобное, нежели красивое, придавало немного блеска его виду. Ни песен, ни прыжков, ни пустого потрясания оружием, но грудь, полная мужества, и молчаливый гнев; все свое дикое своенравие он приберег собственно для поединка. Как только они выступили между двумя построенными армиями, в то время как многие человеческие сердца вокруг колебались между страхом и надеждой, галл, подобный скале, наклоненной сверху, левой рукой выдвинув вперед щит, молниеносно обрушил на оружие подступающего к нему врага со страшным лязгом тщетный удар мечом; римлянин поднял свой кинжал, толкнул щитом нижний край щита и всем телом прокрался, с величайшей опасностью быть раненным, между телом врага и его вооружением, затем он вскрыл ему несколькими ударами тело и чресла и распластал врага, который рухнул на землю во всю длину. С тела павшего, которое он в остальном оставил нетронутым, он похитил только гривну, и ее

обрызганную кровью — возложил себе на шею. Ужас и изумление оковали галлов; римляне пошли со своих мест навстречу своему герою, осыпали его пожеланиями счастья и похвалами и повели его к диктатору. Среди товарищей, которые по-солдатски пели шутливые и неуклюжие песни, слышалось прозвище Торк- ват; оно распространилось впоследствии и на потомков и стало почетным для всего семейства. Диктатор прибавил к этому золотой венок, на сходке воздал этому бою высшую похвалу.

Сравнение по содержанию

С какими чертами в рассказе Клавдия Квадригария мы уже не сталкиваемся у Ливия?

Поскольку в целом Ливий рассказывает подробнее, эти опущения тем более характерны. Галл появляется у него не нагой, но в пестрой одежде. Он не только не упоминает об отсечении головы, но и подчеркивает, что Манлий оставил врага необезображенным372. Другие изначальные черты слегка ослаблены: высовывание языка потребовало у Ливия извиняющего дополнения. Он менее остро подчеркивает, что опасения вызванных на бой римлян были позором для гражданской общины. Аналогичные эстетические и нравственные соображения можно будет наблюдать и в ливиевских вставках.

Он упрощает описание битвы: Манлий использует свой прием не дважды, а только один раз. Таким образом выиграно пространство для тщетного удара мечом, нанесенного галлом, но метко описанный Квадригарием контраст между стереотипно повторяющимся, заученным образом действия галла (sua disciplina) и мужеством римлянина, его творческим присутствием духа, — пропадает. Теперь мы посмотрим, чем замещает Ливий такое описание.

Что он добавляет?373

Его самая главная вставка — целая сцена. В то время как у Квадригария непосредственно за решением героя принять вызов идет его выход вперед и поединок, Ливий включает обращение к вышестоящему и его благословение. С содержательной точки зрения здесь экземплифицируется римская disciplina и одновременно деяние одиночки объясняется как официальное представительство всей общности, а сверх того — как проявление божественного покровительства, делающего Рим непобедимым. О формальном значении промежуточной сцены пойдет речь позже.

Перед поединком Ливий вставляет еще одну сцену — героя вооружают его ровесники; этот «драматический хор» сопровождает его к месту битвы, которое выразительно сравнивается со сценой.

Интригующее движение этой группы возобновится в конце боевого столкновения.

С одной стороны, Ливий путем ретардации работает над тем, чтобы напряженное ожидание читателя нарастало, а с другой — с привлечением массовки — он заботится о сценической наглядности374.

Уже Клавдий уловил тягостную атмосферу перед битвой, рассказывая о страхе зрителей. Ливий прибавляет к страху надежду, т. е. сублимирует ужас до неопределенности ожидания. Но прежде он сравнивает внешность героев, причем также исходя из зрительской перспективы (aestimantibus). В этом сопоставлении, сталкивающем друг с другом — в духе восходящего в конечном итоге к началу третьей песни «Илиады» эпического топоса — шумного варвара375 и молчаливого в своей решительности представителя культурной нации, все внешнее поставлено на службу внутреннему: величина тела, пестрая одежда, блестящее оружие с одной стороны и средний рост солдата и неказистое, но пригодное вооружение — с другой. Обуздание темперамента (feroxш, свирепый, — это о галле, ferociam distulerat, отложил [на будущее] свою свирепость — сказано о римлянине) дает сконцентрировать силы; это этическая точка зрения, приходящая у Ливия на смену сравнению психологии разных народов у Клавдия (стереотипное поведение против целесообразной гибкости). Выигрыш в типичности означает проигрыш в наблюдении.