Михаэль фон Альбрехт - Мастера римской прозы. От Катона до Апулея. Истолкования

Важное средство — уже расстановка слов: ego ille quem nosti стоит тесно прижавшись к apros. Обратная последовательность появляется в более широких рамках: с одной стороны, apros tres... cepi, с другой — поп tarnen ut omnino ab inertia mea et quiete discederem. Остро пуантирована противоположность аксессуаров: non venabulum aut lancea, sed stilus et pugillares; точно так же — внешней и умственной добычи: ut si manus vacuas, plenas tarnen ceras. Здесь хиазм создает чередование, а также пересечение условного и уступительного способа представления. Вплоть до конца письма — при большом сходстве в ведении мысли — приемы все время варьируются: дважды ловко избегается банальное non solum... sed etiam — utpanarium et lagunculam sic etiam pugillares. И еще раз, иначе: non Dianam magis... quam Minervam.

В третьей четверти текста оба аспекта не противопоставляются друг другу crescendo, как мы видели в рассмотренных местах, но показаны в точке пересечения: mirum est ut animus agitatione motuque corporis excitetur. Нужно увидеть, как относящееся к corporis слово agitatione появляется рядом с animus и, наоборот, относящийся к animus глагол excitetur стоит непосредственно рядом с corporis — это языковое отражение психосоматическлого взаимодействия. В следующем предложении синтаксис, содержание и фонетика создают осевую симметрию. Полярное соответствие господствует здесь между venationi и cogitationis как внутренними явлениями и silentium и incitamenta как обрамляющими понятиями.

Стремление работать с контрастами — специфический случай общей склонности к двойному членению, которое проявляется также и при однородных представлениях. Мы обнаруживаем воплощение этого стилистического принципа почти в каждом предложении: inertia... et quiete; venabulum aut lancea; stilus et pugil- lares; meditabar... enotabamque; agitatione motuque; sil- vae et solitudo-, panarium et lagunculam; ср. также tres et quidem pulcherrimos.

Два основных стилистических принципа нашего письма — контрастная и однородная двучленность — имеют различную функцию: первая служит выделению и подчеркиванию одного из обоих членов; в преобладании то одного, то другого или же в их мимолетном равноправии осуществляется драматическое развитие. Появление на сцене только лишь одного из обоих создает у читателя неосознанное ожидание другого; так «антиципирующая неполнота» образует предпосылку напряжения и роста. Иная роль у двучленное™ равнозначных элементов. В ней разворачивается единое представление в двух взаимодополняющих аспектах: прибор для письма (stilus et pugillares), умственная работа (meditabar... enotabamque), провиант (panarium et lagunculam). Плиний внимателен к мелочам, к красноречивым подробностям597. Для имен развитие ведет к большей наглядности и конкретности, для глаголов — к более точному и дифференцированному по времени поэтапному схватыванию процесса. И то, и другое отвечает риторическому принципу ivdpyeia; в отношении процессов этот метод встречался нам у Цицерона598.

Контрастная двучленное™ позволила нам понять письмо Плиния как своего рода музыкальную пьесу с двумя темами, которые по-разному сталкиваются и сочетаются друг с другом, причем в третьей части благодаря наложению и взаимопроникновению создается центр тяжести599 пьесы.

Однородная двучленное™ показывает нам, на каких путях Плиний делает свои представления более конкретными и создает у читателя впечатление наглядности. Здесь пущена в ход фантазия, прошедшая риторическую школу; она заявляет о себе и тем, что письмо — такое маленькое! — состоит, как представляется, изprooemium (ridebis...), narratio (ad retia sedebam...), argumentatio (non est quod contemnas...) и peroratio (proinde сит venabere...). Важнее, чем это само собою разумеющееся указание (которое, тем не менее, отнимает у нас последние сомнения в литературном характере послания), тот факт, что адресат в начале, в середине и в конце живо вовлекается в разговор и что каждая часть письма завершается пуантой600. Особое обаяние письма заключается в том, что одни и те же слова и мысли появляются каждый раз в новом освещении: ridebis — объективная констатация, et licet rideas придает оттенок субъективного согласия. Ipse?— придуманный вопрос адресата, ipse — также и ответ автора. Рассказ Плиния об интеллектуальных занятиях в лесу отражается в сознании Тацита, без словесных повторов, в виде понятийного конспекта как hoc studendi genus.

Очень красноречиво и стремление к варьированию. Глагола venari он долгое время избегает (cepi; ad retia sedebam; venabulum; venationi). Он выговаривается только в конце, причем не о Плинии, а о Таците. Длительная коммуникация развивается в полный обмен ролями. Решительный опыт, который сделал Плиний, переносится на Тацита. Исходное переживание в грандиозной мифологической форме пересаживается в душу адресата. Разговор между отсутствующими? Более того: со-общение601 в высшем смысле слова, мастерское и при этом непретенциозное и полное юмора.

Неудачная попытка избавления 602

Sic adfectus atque in solitudinem relegatus angulo stabuli con- cesseram, dumque de insolentia collegarum meorum mecum cogito atque in alterum diem auxilio rosario Lucius denuo futurus equi perfidi vindictam meditor, respicio pilae mediae, quae stabuli trabes sustinebat, in ipso fere meditullio Eponae deae simulacrum residens aediculae, quod accurate corollis ro- se is equidem recentibus fuerat ornatum. Denique adgnito salu- tari praesidio pronus spei, quantum extensis prioribus pedibus adniti poteram, insurgo valide et cervice prolixa nimiumque porrectis labiis, quanto maxime nisu poteram, corollas adpe- tebam. quod mepessima scilicet sorte conantem servulus meus, cui semper equi cura mandata fuerat, repente conspiciens indi- gnatus exurgit et: «quo usque tandem», inquit «cantherium patiemur istum paulo ante cibariis iumentorum, nunc etiam simulacris deorum infestum ? quin iam ego istum sacrilegum debilem claudumque reddam»; et statim telum aliquod qua- eritans temerefascem lignorum positum offendit, rimatusque frondosum fustem cunctis vastiorem non prius miserum me tundere desiit, quam sonitu vehementi et largo strepit u percus- sis ianuis trepido etiam rumore viciniae conclamatis latronibus profugit territus.

Так со мной обошлись и отправили в изгнание в одиночестве; я отступил в угол конюшни, и пока я задумываюсь о наглости моих коллег и размышляю над тем, как на следующий день с помощью роз снова смогу стать Луцием и отомщу коню-предателю, замечаю на среднем столбе, который поддерживал балки конюшни, почти посередине, изображение богини Эпоны, восседающее в ящичке, которое было любовно украшено веночками из еще совсем свежих роз. Наконец средство избавления перед глазами, — полный жадной надежды, я изо всех сил встал на дыбы и, насколько мог достать с распрямленными передними ногами, вытянул шею, вывернул губы как можно дальше и изо всех сил потянулся к веночкам. При этой попытке — она, к сожалению, была сделана под несчастной звездой — на меня внезапно взглянул мой парень, который постоянно заботился о моем коне, подпрыгнул, пылая от гнева, и сказал: «Как долго мы еще должны терпеть эту тварь, которая прежде набрасывалась на корм вьючных животных, а теперь еще и на изображение богини? Почему бы мне не искалечить этого богохульника? Сказано, сделано. В поисках оружия его взгляд упал на случайно оказавшуюся там связку дров; он выудил самую толстую и суковатую603 палку и не прекратил молотить меня, бедного, до тех пор, пока — когда распахнулись с громким грохотом и сильным треском двери и взволнованные соседи закричали «Разбойники, разбойники!» — он, испугавшись, не убежал.