Вячеслав Недошивин - Литературная Москва. Дома и судьбы, события и тайны

А «мышкой» он назовет ее потому, что, играя с сыном, она напела как-то детскую песенку «Пляшут мышки впятером за стеною весело». С того дня и пошла эта игра в мышат. В день свадьбы они даже от праздничного пирога отрезали кусок и сунули его за буфет, для настоящих мышей. «Они съели», — изумленно напишет Чулкова.

Но я все думаю: если она была «мышкой», то кто же в этой игре был котом? И в «игре» ли? Помните, Цветаева, знавшая о любви, наверное, все, мудро заметила: «Женщина играет во все, кроме любви. Мужчина — наоборот…» Так что в «счастливом домике», вернее «домиках», ибо со Знаменки они переехали сначала на Лужницкую ( Москва, Бахрушина ул., 4), а потом на Пятницкую улицу: ( Москва, Пятницкая ул., 49), кто-то и впрямь любил, а кто-то — «играл в любовь»? Ведь это он будил жену по ночам лишь затем, чтобы она записала «придуманные» им только что стихи. И он останавливал ее на улице, чтобы занести в блокнот пришедшую в голову строфу; она для этого покорно подставляла ему спину. На спине и записывал ставшие теперь бессмертными стихи. А когда случилась реальная катастрофа — революция, нищета и болезни его, подставляла ему и руки, и плечи, и сердце свое. Другими словами, стала и нянькой, и поводырем, и сиделкой, и уборщицей.

Странным был все-таки этот брак. Письма его к ней из Крыма читать почти невозможно: «Ты у меня хорошее и умное животное, милый мышь», — заканчивает одно. В другом пишет: «Дурак мышь, дурак мышь! Не смей волноваться о деньгах! Трать сколько нужно, не трать на лишнее…» А в третьем, назвав себя «медведем», пишет: «Таких мышей секут очень больно, потому что Медведь из-за них горько пакиет (плачет. — В. Н. ) … Не люблю никого… Люди меня раздражают. У меня нет к ним вкуса, как к рыбе. Как надоели, осточертели мне все, все, все!»

Что ж, был таким, каким был. Злился, что любит, злился, что не любит. Злость сквозь любовь, или любовь — сквозь общую злость. Но, может, оттого и писал дивные, гениальные стихи? И что тогда рядом с ними беды его и бедность? Болезни и неуживчивость? Высокомерие к окружающим и тираническая любовь к близким?..

«Счастливый домик» их рухнет. Нюту он бросит, тайно сбежит от нее за границу с начинающей поэтессой Берберовой. Берберову, кстати, увидит впервые, когда она в петроградской студии Гумилева натурально играла с друзьями в «кошки-мышки». Такая вот судьба! Таковы знаки ее. И кстати, Берберову, которая в Париже бросит уже его, будет звать в письмах не только «Нися» и «ангел-птичка», но и неожиданно «котом». Почему — неведомо. Но именно так — в мужском роде.

123. Знаменский Бол. пер., 8/12, стр. 1(с.), — дом князя Н. Шаховского. Ж. — в 1790-х гг. — пензенский помещик Алексей Емельянович Столыпин(прадед М. Ю. Лермонтова). Позже, с 1830-х гг., дом приобрел камергер, князь Алексей Иванович Трубецкойи его жена — фрейлина, статс-дама, глава русского Красного Креста, княгиня Надежда Борисовна Трубецкая(урожд. княжна Святополк-Четвертинская и — прабабка писательницы З. Шаховской).

Трубецкие держали здесь «литературный салон», а Пушкин, приятель хозяина дома, заходил сюда и просто «покопаться в книгах» обширной библиотеки князя, когда работал над историей Пугачева. Б. — (кроме Пушкина) — Жуковский, Вяземский (родственник хозяйки дома), Иван Аксаков, Самарин, Хомяков, Чаадаев и многие другие.

В 1882 г. дом этот приобрел купец, фабрикант Иван Васильевич Щукин, который позже подарил его сыну Сергею Ивановичу Щукину, коллекционеру живописи и галерейщику. В этом доме размещалась картинная галерея Сергея Щукина и устраивались вечера камерной музыки. Здесь в 1903-м поэт Макс Волошин познакомился со своей первой женой Маргаритой Сабашниковой. А в 1918-м галерея стала госсобственностью и получила название «1-й музей новой западной живописи».

В 1923 г. во флигеле этого дома некоторое время жил филолог, литературовед, историк древнерусской литературы, профессор (1922) Николай Каллиникович Гудзий, у которого бывал здесь Осип Мандельштам. Позднее, в мае 1937 г., в этом доме, отданном военному ведомству, застрелился (по одной из версий, в своем рабочем кабинете), чтобы избежать ареста, зам. наркома обороны, начальник Политуправления РККА Ян Борисович Гамарник.

Наконец, здесь, в пристройке к этому дому, жил с 1926 г. и до своего ареста в 1948-м, а позже — с 1954 до 1976 г. — драматург, мемуарист Александр Константинович Гладков. Здесь написана им комедия в стихах «Давным-давно» (фильм «Гусарская баллада») и другие пьесы.

Ныне — одно из ведомств Министерства обороны РФ.

124. Знаменский Мал. пер., 3(с.), — Ж. — в 1830-х гг. — генерал-лейтенант, сенатор, мемуарист Дмитрий Николаевич Бологовский, знакомый отца и дяди Пушкина и приятель самого поэта — по кишиневской ссылке.

Викентий Вересаев в книге «Спутники Пушкина» пишет о Бологовском: «Сержантом Измайловского полка он дежурил в качестве ординарца у кабинета Екатерины II в то утро, когда она умерла от удара в своей уборной. Он же стоял в карауле в Михайловском дворце в ночь на 11 марта 1801 г., когда был задушен император Павел (пишут, что и сам принимал участие в убийстве царя). По уверению императора Александра I, Бологовский приподнял за волосы мертвую голову императора, ударил ее оземь и воскликнул: „Вот тиран!“…» И всем рассказывал потом, что именно его шарфом царь и был умерщвлен.

Позже много воевал, был неоднократно награжден, а в Кишеневе сошелся с Пушкиным, где в своем доме, после выпитого шампанского, даже поссорился с поэтом. Предполагают, что поссорился от того, что хозяин дома поставил Шодерло де Лакло и Леву де Кувре выше… Вальтера Скотта. Все, впрочем, закончилось миром. Во всяком случае, уже в Москве, в 1828 г., он, Вяземский и Пушкин писали Федору Толстому-Американцу (сохранилась записка): «Сейчас узнаем, что ты здесь, сделай милость приезжай. Упитые винами, мы ждем одного — тебя».

Друг А. С. Пушкина — сенатор и мемуарист Д. Н. Бологовский

С мемуарами у Бологовского, прямо сказать, не заладилось; он, выйдя в отставку с военной службы в 1834 г., был больше по части карт, выпивки и охоты. Во всяком случае, как раз в 1834-м Пушкин записал в дневнике:

«Генерал Болховский (так! — В. Н. ) хотел писать свои записки (и даже начал их, некогда, в бытность мою в Кишиневе, он их мне читал). Киселев сказал ему: „Помилуй! да о чем ты будешь писать? что ты видел?“ — „Что я видел? — возразил Болховский. — Да я видел такие вещи, о которых никто и понятия не имеет. Начиная с того, что я видел голую жопу государыни (Екатерины II, в день ее смерти)“».