Вячеслав Недошивин - Литературная Москва. Дома и судьбы, события и тайны

130. Камергерский пер., 6/5, стр. 3(с. н.), — один из доходных домов Синодального ведомства (1897, арх. И. Г. Кондратенко). Ж. — в 1886 г. — художник, фотограф, владелец магазина фотопринадлежностей Фелициан Иванович Ходасевичи его жена Софья Яковлевна Ходасевич(урожд. Брахман). Здесь 16 мая 1886 г. родился их сын — поэт, прозаик, критик, историк литературы, пушкинист, переводчик и мемуарист Владислав Фелицианович Ходасевич.

Дореволюционную фотография Камергерского переулка

Нарядный, всегда веселый и изящный Камергерский — может, один из самых литературных переулков Москвы. Кого здесь только не было, кто здесь только не жил за четыре минувших века! Даже если исключить угловые дома с Тверской и, в противоположной стороне, дома, граничащие с Большой Дмитровкой.

Здесь истоптал мостовую вдоль и поперек Антон Чехов, чьи пьесы не раз впервые ставились во МХАТе (недаром уже в наше время ему установили здесь ростовой памятник). Здесь жил, вообразите, Юрий Живаго, герой романа Пастернака «Доктор Живаго» (исследователи называют два предполагаемых дома его обитания — доходный дом 1/16и также угловой дом 5/7, стр. 1). Где-то в них, на 2-м этаже и горела в окне та свеча, и падали на пол два башмачка, и откуда Юрий Живаго и ушел в свой последний перед смертью день. Наконец, о самом переулке ныне написан даже роман (2008), который так и называется «Камергерский переулок», причем написал его бывший мой коллега — журналист «Комсомольской правды» и довольно известный прозаик Владимир Орлов.

Вот тот же, к примеру, доходный дом А. Г. Толмачевой (№ 1/16), та его часть, которая выходит в переулок. Он был выстроен в 1891-м на месте стоявшего здесь когда-то дома матери публициста и философа Юрия Самарина, которому именно здесь Михаил Лермонтов, в свой последний приезд в Москву, вручил рукопись стихотворения, почти поэмы «Спор» (1841). А позже, уже в бывшем толмачевском доме, в 1920-х гг. открылось кафе «Десятая муза», где бывали Есенин и Мариенгоф, Маяковский и Бурлюк, Брюсов и Эренбург.

Рядом, на месте нынешнего МХАТа ( Камергерский пер., 3), располагалась когда-то усадьба князей Одоевских, где в 1822–1826 гг. жил двоюродный внук хозяина дома — прозаик, музыковед, композитор Владимир Одоевский. Здесь по субботам он собирал литературно-философский кружок «Общество любомудрия», который посещали Грибоедов, Веневитинов, Иван Киреевский, Шевырев, Мельгунов и др. Память о Грибоедове, кстати, «жила» в этом доме и годы спустя, ибо новый хозяин дома с 1851 г., некто С. А. Римский-Корсаков, был женат на кузине автора «Горя от ума», Софье, которая, пишут, послужила ему когда-то прообразом главной героини его комедии. Ну а позднее здесь, в перестроенном здании, был открыт Лианозовский театр, затем, в 1880-х, Русский драматический театр Ф. Корша, потом Оперный театр С. Мамонтова (1885–1888) и эстрадный театр Ш. Омона. А в 1902 г., в перестроенном арх. Ф. Шехтелем доме, открылся Московский художественный театр, основанный К. Станиславским и В. Немировичем-Данченко.

Про писателей, чьи пьесы ставились здесь, я и не говорю — от Льва Толстого и Чехова до Алексея Толстого и Булгакова. А там, где ныне музей МХАТа ( Камергерский пер., 3а, стр. 2), в годы Первой мировой и революции 1917 г. располагался сначала военный госпиталь, в котором трудилась молоденькая поэтесса Надежда Вольпин в пору своей влюбленности в Есенина (он и встречал ее здесь, у дверей, в 1918-м), а позднее, уже в 1920-х гг., в литкружке общежития рабфака им. М. Н. Покровского занимался, представьте, молодой М. Шолохов. Да и музеем МХАТа руководил с 1923 по 1952 г. писатель Н. Д. Телешов. Кругом — литература.

Что ни дом тут, то подарок читателям. В сохранившемся доме напротив музея ( Камергерский пер., 4, стр. 1), в лучшей тогда московской гостинице Шевалье, жил, вернувшись из ссылки в 1857-м, декабрист Иван Пущин, дважды останавливался Лев Толстой (он описал эту гостиницу в повести «Казаки»), жили поэты Афанасий Фети Николай Некрасов, прозаик Дмитрий Григоровичи даже, в 1860-м, французский писатель Теофиль Готье. А кухня у Шевалье была так хороша, что сюда заходили отобедать и Чаадаев (последний раз в день перед своей кончиной), и драматург Островский, помянувший гостиницу в пьесе «Не сошлись характерами», и прозаик Николай Павлов с женой — поэтессой Каролиной Павловой. Наконец, в доме № 5/7, в «коммуналке» жены Галины Носовой, жил три года, до 1977 г., поэт, прозаик, драматург, автор поэмы «Москва — Петушки» Венедикт Ерофеев. Я уж не говорю про «Артистическое кафе», которое существовало прямо напротив главного входа во МХАТ, куда в 1960-е гг. захаживала вся литературная «богема» того времени, даже Булат Окуджава.

Но вот дом, у которого хотелось бы остановиться особо, — это, конечно, дом № 6/5, стр. 3, дом, в котором родился один великий человек России и умер в 1953 г. — другой. Впрочем, родившийся здесь в 1886 г. поэт Владислав Ходасевичтут тоже чуть не умер в младенчестве.

Отец поэта был то ли польским, то ли литовским дворянином. Вторая жена поэта клялась потом: она «видела документы деда, носившего фамилию Масла-Ходасевич, с дворянским гербом». Отец учился в Академии художеств, до старости упорно сидел за мольбертом, делая копии с картин, что, впрочем, не помешало ему открыть как раз в этом доме первый в Москве магазин фотопринадлежностей. Затейливый коктейль, не правда ли: художник и торгаш? Да и мать, еврейка чистых кровей (ее отец был составителем «Книги Кагала»), породнившаяся с поляком, тоже — та еще «смесь». Если учесть, что ей было за 40, когда родился Владя (а он был шестым ребенком ее — три брата и две сестры), а отцу — за 50, то неудивительно, что дитя росло умненьким. Гены! Потом, в гимназии, учился так хорошо, что «шел на медаль». Но не получил ее, и знаете из-за чего — из-за «развращающего влияния на товарищей» — из-за «язычка» язвительного. А ведь Бог шельму метил, ведь как раз из-за языка поэт едва не умер, родившись в этом доме.

Он был еще грудным, когда на языке его образовалась опухоль. Из-за нее младенец отказывался есть, и кормилицы его уходили: «не жилец». Выкормила новая кормилица — тульская крестьянка Елена Кузина, а спас Смит, врач-англичанин, сообразивший прижечь опухоль ляписом. На языке, правда, навсегда осталось затвердение, «заплатка» — как знак на будущее. По счастью, на дикции поэта она не отразилась. Но, образно говоря, «отразилась» в стихах. Ведь именно Кузиной он посвятит один из лучших своих стихов. Помните? «И вот, Россия, „громкая держава“, // Ее сосцы губами теребя, // Я высосал мучительное право // Тебя любить и проклинать тебя…»