Дирк Уффельманн - Дискурсы Владимира Сорокина

Возможность разных интерпретаций впоследствии косвенно подтверждал и автор в иронических самоцитатах. В 2003 году, давая интервью Елене Грибковой, он ответил на ее вопрос: «„...В чем тогда вы нуждаетесь?" — „Мне не хватает всемирного братства". — „Ну серьезно?" — „Еще крыльев и жабр“»970. Что еще более важно, в третьей части «Трилогии» Сорокин на уровне художественного текста согласился с этой двойственностью. В уже процитированном диалоге Бьорна и Ольги из «23 000» автор ухватился за критику фашизма в романе, с которой выступили его читатели и рецензенты, и сделал ее частью своего художественного мира. В результате критики Сорокина во внелитературной реальности получили неоднозначный (а следовательно, нефашистский по структуре) литературный ответ на свои претензии.

Оживленная дискуссия официально завершилась в декабре 2005 года, когда роман «23 000» должен был вскоре выйти вместе с двумя предшествующими частями. В преддверии публикации книги Сорокин смягчил возмущенную отповедь критикам, вернувшись к обычному нежеланию объяснять собственные тексты: «<...> Я бы не хотел заниматься самоинтерпретацией — это и нескромно и непродуктивно... Лучше автору помолчать»971. Хотя Сорокин и решил снова воздерживаться от участия в публичной полемике, а его собственные неоднозначные заявления, сделанные с апреля 2005 года, смягчили прежние резкие высказывания, прошло почти восемь лет, прежде чем окончательно помирились друзья Сорокин и Смирнов, поссорившиеся из-за «Пути Бро». Примирение произошло 1 апреля 2012 года на конференции «Языки Владимира Сорокина» в Орхусе (Дания)972.

Какие бы научные споры ни бушевали вокруг «Ледяной трилогии», типичные приемы массовой культуры обеспечили трем романам высокие продажи: тиражи первых русских изданий «Льда» и «Пути Бро» составили 30 000 экземпляров, а «Трилогия» в 2005 году вышла тиражом 15 000 экземпляров. Романы были встречены беспрецедентным для произведений Сорокина количеством рецензий, профессиональных и любительских, в Сети и офлайн973. Американские издатели трилогии тоже, по всей видимости, руководствовались в первую очередь количественными, а не эстетическими соображениями. Все три романа объемной «трансинформативной» трилогии переведены на английский язык974 — в отличие от ярких концептуалистских произведений, прежде всего «Тридцатой любви Марины», которые еще ждут своего английского переводчика.

После длительной работы над «Ледяной трилогией», которой Владимир Сорокин был поглощен в 2000-2005 годах, писатель внезапно изменил основной тематический вектор своих сюжетов. Произведения, написанные Сорокиным начиная с 2006 года, резко контрастируют с метафизическими романами 2002-2005 годов. На первый взгляд, метафизика уступила место политике. Можно ли воспринимать первый текст этого периода, повесть «День опричника» (2006), как третью попытку Сорокина пересмотреть собственные принципы письма? Знаменует ли эта повесть третью веху в творчестве Сорокина, после того как он отказался от стилистической модели соцреализма, уступившей в «Голубом сале» бульварной литературе, а в «Ледяной трилогии» — эзотерической метафизике, и переход к «злободневной» социальной тематике?975

Публичные политические высказывания Сорокина должны были способствовать такой смене парадигмы. Как писатель будет вспоминать впоследствии976, гражданин проснулся в нем около 2005 года, когда ему исполнилось пятьдесят лет. Многие комментаторы, рецензенты и исследователи, не слишком хорошо знакомые с более ранними произведениями Сорокина, просто отождествляют его собственную гражданскую позицию с политическими мотивами в сюжетах «Дня опричника» и последовавшего за ним сборника рассказов «Сахарный Кремль» (2008). Всего через полтора года после выхода русского оригинала «Дня опричника», напечатанного в августе и сентябре 2006 года (в Екатеринбурге и в Москве соответственно) тиражом 15 000 экземпляров, издатели в одиннадцати странах воспользовались международным интересом к предстоящим в марте 2008 года президентским выборам в России и одновременно выпустили переводы русского бестселлера. На волне исследовательского интереса к творчеству Сорокина, возросшего после 2002 года, многие неподготовленные читатели стремились увидеть в его повести исключительно политическую сатиру. В этой главе я попытаюсь скорректировать такое невосприимчивое к эстетическому аспекту прочтение, проследив металингвистические (социо- и психолингвистические) и метадистопические черты нарратива в «Дне опричника».

Для большинства читателей первое лингвистическое наблюдение связано с архаизмом в названии повести: оно отсылает к опричнине — институту государственного террора, созданному Иваном Грозным в середине XVI века. В 1565-1572 годах опричники наводили страх на московскую княжескую знать, устраивая публичные казни тысяч бояр, особенно в суздальских и новгородских землях, и конфискуя их поместья. Отсылка к этому историческому явлению содержится и в следующем паратексте повести Сорокина — посвящении, написанном от лица не самого автора, а персонажа: «Григорию Лукьяновичу Скуратову-Бельскому, по прозвищу Малюта»977. Речь, как известно, об одном из самых одиозных деятелей опричнины (ум. 1573), который голыми руками задушил Филиппа, бывшего митрополита Московского.

Повесть начинается с утреннего пробуждения вымышленного протагониста-опричника — Андрея Даниловича Комяги. Читатель наблюдает, как Комяга медленно начинает свой день: совершает утреннюю молитву, завтракает, нежится в джакузи, бреется978, после чего по футуристической двухэтажной улице979 отправляется выполнять первое дело из своего списка — учинить расправу над «столбовым» Иваном Ивановичем Куницыным. В рукопашной схватке, орудуя кулаками и ножом, опричник Погода убивает одного из челяди Куницына, и опричники наблюдают кровопролитие с ритуальным садизмом: Убирает нож Погода, сплевывает на поверженного, подмигивает челяди:

— Тю! А морда-то в крови!

Это — слова известные. Их завсегда наши говорят. Сложилось так980. Слова, которыми описывается разграбление дома столбового, повешение Куницына и изнасилование его жены981, выделены курсивом и сформулированы как ритуальные обеты, узаконивающие насилие982. Опричники исполняют жестокие приказы с садистским наслаждением, часто в форме сексуального насилия: «Сладко оставлять семя свое в лоне жены врага государства»983. Изнасилование служит средством «самодовольного самоутверждения» насильников в их превосходстве жестокости984.

Во внутреннем монологе Комяги вся эта жестокость предстает как правильная, доставляющая удовольствие и необходимая985. В «Дне опричника», как во второй части «Льда» и «Пути Бро», происходящее изображено глазами убийцы. В повести 2006 года мировосприятие палача обнаруживает замкнутость тоталитарного сознания, поэтому художественный мир «Дня опричника» можно назвать самым непроницаемым среди всех подобных моделей в творчестве Сорокина. У многих читателей «Ледяной трилогии» вызвала внутреннее сопротивление система этических ценностей, изображенная с точки зрения сектантов: они не понимали, верить ли утверждениям об «искренней любви сердец» или ужасаться массовым убийствам и бесчеловечности тоталитарной секты? Относительно «Дня опричника» у подавляющего большинства читателей (за исключением некоторых представителей репрессивных органов) не возникало никаких сомнений, что они должны осуждать цинизм развращенного палача Комяги.