Дирк Уффельманн - Дискурсы Владимира Сорокина

«День опричника», где собраны разнородные элементы, относящиеся к нескольким эпохам российской истории — начиная XVI столетием и идеологией царизма и заканчивая сталинизмом, 1990-ми и 2000-ми годами, — построен по классической для литературных дистопий модели. Футуристические технологии сочетаются в повести с устаревшими социальными механизмами 1048, придавая ей своего рода «футуристическую архаичность» 1049. В «Дне опричника» мы увидим двухэтажные шоссе с десятью полосами 1050, дистанционное голосовое управление радиоприемником в автомобиле 1051, видеотелефоны с трехмерными изображениями 1052 и высокотехнологичные детекторы 1053. Футуристическая техника служит главным образом для того, чтобы обеспечить оруэлловский тотальный контроль со стороны государства, олицетворяемого единоличным правителем: «А Государь все видит, все слышит. И знает — кому и что надобно» 1054. Антигосударственное поведение, которое удается выявить с помощью таких технологий, карается с архаичной жестокостью. К интеллигенции, например, применяют самое что ни на есть традиционное наказание — секут 105 5.

Парадоксальное сочетание архаики и футуризма особенно наглядно проявляется в отношении антиутопического режима и его охранителей к языку — особенно если учесть, что вымышленные защитники архаической чистоты великого и могучего русского языка выведены в произведении автора, успевшего прославиться нарушением всех мыслимых языковых табу. В «Дне опричника» Сорокин, некогда продемонстрировавший неистощимую фантазию в реализации вульгарных языковых метафор, в лингвистических новшествах ограничивается изобретением лексем, по звучанию напоминающих язык древнерусского фольклора, но на деле обладающих вполне современной этимологией или, как отметила Марина Аптекман, принадлежащих «старому новому русскому» 1056. Хотя очевидно, что конструируемый язык— плод репрессивной политики, сравнение с «оруэлловским новоязом», предложенное Керстин Хольм 1057, едва ли можно назвать исчерпывающим, если говорить о парадоксах репрессивного пуризма, картину которого Сорокин рисует в «Дне опричника», исследуя политико-лингвистическую психологию. «День опричника» — самый чуткий к языку из текстов Сорокина после его дебютного романа «Очередь», металингвистический или метасоциолингвистический текст. В отличие от «Очереди», повесть 2006 года отражает прежде всего не устный дискурс. Стилизация под устную речь и индивидуальные речевые особенности, знаменитый гоголевский сказ 105 8 — все это играет определенную роль в потоке самовнушения Комяги, но главное в тексте — портрет воображаемого пуриста и репрессивный язык дистопического будущего.

В дистопической российской империи 2027/2028 года закрытыми становятся не только общество и экономика, но и языковая культура: стены защищают язык от «слов, навязанных ему в старину иноземцами» 1059. В обстановке гипертрофированной политической настороженности по отношению ко всему иностранному даже употребление устаревшего французского заимствования «маркиза» 1060 расценивается как проявление ненависти к России. Как именно организована охрана нового русского языка, нам не сообщается — известно только, что за его чистоту ратует сам государь. Однако создается впечатление, что в дистопическом мире 2027/2028 года существует целый диспозитив (если воспользоваться термином Фуко), регулирующий замену запрещенных иностранных слов (псевдо)древнерусскими эквивалентами. Большинство комических эффектов в повести возникает именно за счет неумелых лексических замен, произведенных пуристами. Так, уже на первой странице Комягу будит «мобило», а не «мобильник» 1061; чтобы вломиться в дом Куницына, опричники используют «резак лучевой», то есть лазерный луч 1062; когда они уже сделали свое темное дело, рядом с горящей усадьбой их поджидают «вестники» 1063, а не «журналисты» или «репортеры».

Однако часть лексики ускользает от пуристского контроля. Комяга, в процессе самоцензуры очищающий внутренний монолог от заимствований, упускает такие интернационализмы, как «джакузи» 1064 или «министр» 1065. В словосочетании «умная машина» 1066, вытесняющем «компьютер», относительно недавнее заимствование просто заменено более привычным. Причем пуризм направлен только против иностранных слов, ассоциирующихся с Западом. Китайские заимствования не запрещены и даже считаются модными 1067, как и в той части «Голубого сала», где действие происходит в 2068 году. Как отмечает Татьяна Филимонова, в «Дне опричника» более развитый Китай оттеняет неотрадиционализм новой России 1068. Сорокин деконструирует сознательный изоляционизм России 2027/2028 года, показывая засилье китайской экономики и культуры. Но автор делает акцент не на технологиях, а на архаично-футуристическом языке, которым они описываются.

В потоке сознания Комяги даже исконно русские слова переделываются на архаичный лад, как, например, в случае со звательным падежом «мамо» 1069. На уровне лексикологии наречие «только» заменяется на «токмо» 1070. Органы госбезопасности переименованы в «Тайный Приказ» 1071, как на заре Московского царства. Архаизмы обладают фонологическими и морфологическими особенностями, характерными для отдельных диалектов, такими как согласный «в» в начале слова: «умом востра» 1072. Синтаксическая постпозиция прилагательного, как в словосочетании «для выбора народного» 1073, вызывает ассоциации с торжественной классицистской поэзией. Используется устаревший вариант окончания: «в прошлом годе» 1074. Такие фразы, как «Победу на супротивныя...»1075, вызывают в памяти жанр былины. Иногда целые предложения архаизируются исключительно в декоративных целях: «Склоняется Батя над руцею моею, яко Саваоф» 1076. На страницах 212— 213 мы обнаруживаем часть текста Никейского Символа веры на церковнославянском языке.

Главный предмет нападок пуристов — бранная лексика. В том, что русские матерятся, опричники усматривают происки Запада: «А Запад гниющий подыгрывает нашим подпольным матерщинникам» 1077. Они пытаются заменять грубые слова похожими по звучанию, например, вместо «муде» говорят «уд» 1078. Как видно из приведенного примера, пуризм опричников остается на уровне означающих. До уровня означаемых или референтов их борьба за чистоту не простирается. Эту практическую разницу наглядно иллюстрирует металингвистическая и металитературная беседа, завязывающаяся между Комягой и его соратником Посохой после группового изнасилования жены «столбового» и тирады, в которой Комяга превозносит эту «привилегию» 1079. Посоха, в иерархии опричников следующий за Комягой и потому вторым насилующий жену повешенного олигарха, присоединяется к Комяге на крыльце, чтобы выкурить сигарету. Когда Посоха достает сигареты, у него из кармана выпадает неблагонадежная книжка — «Заветные сказки» А. Н. Афанасьева (изданные анонимно в Женеве в 1867 году):