Дирк Уффельманн - Дискурсы Владимира Сорокина

Вот почему тип дистопии, к которому принадлежит «День опричника», логично определять как «ироническую дистопию» 1105 или, точнее, метадистопию.

И все же металитературное произведение Сорокина с его прямолинейной риторикой апологии репрессий, дистопическими пророчествами и недвусмысленной политической позицией сбило с толку многих комментаторов, увидевших в «Дне опричника» изображение текущей политической обстановки и проигнорировавших промежуточный дискурсивный уровень. Некоторые рецензии на «Опричника» 1106 грешат буквальным политизированным прочтением метадискурсивного текста как легко узнаваемой сатиры на путинский режимі 107, «галереи путинизма» 1108 или «путинистской дистопии» 1109. Авторы таких рецензий или закрывают глаза на теоретическую предысторию московского концептуализма, или поспешно стараются избавиться от сложности художественного образа, приписывая литературному произведению незамысловатость зарисовки с натуры 1110. У исследователей творчества Сорокина попытки усмотреть в повести исключительно политический акт, называя ее «политическим памфлетом» 1111 или «атакой» 1112, получили диаметрально противоположные оценки 1113. Хотя в литературоведении предпочтение традиционно отдается lectio difficilior, более сложной трактовке, буквальную политическую интерпретацию тем не менее следует рассматривать как весьма симптоматичную. Возвращение к «моцартовской простоте», которую мы уже видели в «Очереди», но на этот раз в монологе преступника, дало повод к слишком поверхностным толкованиям этого третьего безусловно выдающегося произведения Сорокина.

В «Дне опричника» Сорокин если не закладывает в текст возможность двойного прочтения, то по крайней мере предполагает eel 114. Трактовка, в которой предметом референции выступает не дискурс, а реальность, по-своему оправданна. Возможность политической интерпретации — еще один шаг Сорокина «к массам» после обращения к популярной культуре в «Голубом сале» и заигрывания с эзотерикой в «Ледяной трилогии». Поэтому у исследователей возникал еще один соблазн — в очередной раз делать далеко идущие выводы о «новом Сорокине», приписывая ему своего рода политический «реализм» в духе «„отображения действительности“ в мейнстримной литературе» 1115.

Сам Сорокин в заявлениях о (не)принадлежности его произведения концептуалистской традиции снова противоречив. То и дело всплывающие противоречия касаются злободневности и сатирической направленности «Дня опричника». В 2006 году Сорокин сказал в интервью Марине Сурановой: «Москва за последние 10 лет стала цитаделью „новых опричников"» 1116. В разговорах с западными журналистами писатель особенно склонен подчеркивать политический подтекст: «Конечно, это книга о современности. Которую описать можно, к сожалению, только средствами сатиры» 1117. Однако в том же интервью журналу Der Spiegel Сорокин отказывается называть «День опричника» сатирой на Путина 1118. Во многих других беседах, например с Александром Вознесенским, Сорокин не устает подчеркивать, что его повесть «не сатира»: «Не надо смешивать литературу и жизнь» 1119.

То же самое касается вопроса о наличии или отсутствии преемственности между ранними произведениями Сорокина, «Ледяной трилогией» и «Днем опричника». Сорокин настаивает, что между его текстами существует преемственность, основанная на концептуалистском методе письма — обращении к «чужим» дискурсам. Отвечая Дмитрию Бавильскому, Сорокин называет путь, проделанный им после написания «Трилогии» в процессе работы над «Днем опричника», «возвращением» к своим ранним произведениям, «к авторскому свободному языку» 1120. Оценка Бавильским «Трилогии» как «тупикового пути» традиционного нарратива1121 не менее красноречива, чем его же мнение о «Дне опричника» как «типичном для Сорокина языковом „трипе", создании самодостаточной, автономной языковой реальности»! 122, что применимо и ко многим ранним сорокинским текстам.

Так можно ли в связи с написанной в 2006 году повестью «День опричника» задать тот же вопрос о «новом Сорокине», который Игорь Смирнов в 2004 году задал в ходе дискуссии вокруг «Льда» и «Пути Бро»?1123 Возможно, ответ уже содержится во втором из двух вариантов, которыми Ольга Богданова отреагировала на вопрос Смирнова: «Новый Сорокин или новый концептуальный проект Сорокина?» 1124. После «Голубого сала» Игорь Смирнов усмотрел в эволюции Сорокина отказ от уже сделанного 1125, но это неверный вывод. Путь Сорокина — это путь противоположных, но не противоречащих друг другу отрицаний: «<...> заявляя об отходе от концептуализма, [Сорокин] только продолжил ранее начатую игру <...>» 1126.

Это справедливо в отношении как «Трилогии», так и метадистопии 2006 года. Сорокин лишь меняет объекты своих метадискурсов, в числе которых оказываются эзотерика и политическая антиутопия. Однако основной вектор его творчества остается прежним: он продолжает воспроизводить другие дискурсы и имитировать чужую речь. Попрощавшись с соцреализмом, Сорокин в «Трилогии» концептуально переосмыслил вновь проснувшийся в постсоветском обществе интерес к эзотерике. В «Дне опричника» он придерживается той же стратегии, только предметом концептуализации теперь становятся сатирические дискурсы о неоавторитарных тенденциях в путинскую эпоху и подражание многочисленным постсоветским историческим романам-антиутопиям 1 127 — деталь, которую отметил также и Андрей Немзер, давний критик Сорокина 1128.

Упрощенные интерпретации, основанные на буквальном политическом прочтении в духе «„отображения действительности" в мейнстримной литературе» отступают на второй план перед еще одним буквалистским толкованием: восприятием литературной метадистопии Сорокина как самоисполняющегося пророчества, которое находит подтверждение в политической и социальной реальности лишь после публикации. В 2008 году

Керстин Хольм предложила новый взгляд на повесть как «программу» последовавших за ней политических убийств 1129. По мнению Александра Архангельского, метафора опричнины предвосхитила нарастающую закрытость российского общества после вторжения в украинский Донбасс 1130, а Теодор Тротман заметил, что «функцию опричников в реальной жизни взяли на себя [Александр] Залдостанов [по прозвищу „Хирург"] и [пропутинский байкерский клуб] „Ночные волки" <...>» 1131.

Последняя — и самая проблематичная — политическая трактовка сорокинского «Опричника» выразилась в перформативном усвоении апологии тирании, звучащей из уст Комяги. Сторонники репрессивного режима воспринимали книгу Сорокина как самую настоящую утопию и руководство к дальнейшим репрессивным действиям 1132. В 2008 году Михаил Леонтьев, один из авторов книги «Крепость Россия», открыл в Москве модный ресторан «Опричник» 1133. Когда участники арт-группы «Война», устраивающей политические перформансы, заварили вход в ресторан металлическими листами, круг взаимных влияний и заимствований замкнулся: если Сорокин в «Опричнике» изобразил тяготеющее к закрытости общество, то такие люди, как Леонтьев, переняли его метафору в качестве маркетингового хода, а активисты из группы «Война», заварив дверь ресторана, повторно материализовали предложенную Карлом Поппером классическую метафору закрытого общества. Благодаря подобным коммерческим переосмыслениям метафоры опричника художественный текст Сорокина стал частью повседневной культуры.