Константин Сотонин - Сократ. Введение в косметику

Стукнуло семьдесят лет; смерть была не за горами; годом раньше или годом позже – это уже не важно: в жизни сделано достаточно много; гораздо важнее успеть умереть эффектно. Создать иллюзию мученической смерти – это влекло не одного Сократа; но никому не удалось создать её так совершенно, как удалось Сократу: даже Христос превратил трагедию в мелодраму своим неуместным молением о чаше («если возможно, да минует меня чаша сия»). Задача была действительно трудная, а для Сократа она усложнялась ещё более потому, что надо было сделать трагедией смерть циника – дело как будто невозможное.

Старался ли сам Сократ о том, чтоб на него была подана жалоба в суд, или это случилось помимо него, – во всяком случае, начало было положено, и теперь оставалось несколько шагов до эффектного конца, но – это самые опасные шаги: на сантиметр вправо – и вместо эффектной трагедии получится слезливая мелодрама, смешная для второго циника; на столько же влево – будет совсем не эффектная трагикомедия. Судебный процесс необходимо было проиграть,– но так, чтобы в глазах потомства проигрыш его был результатом злобы и ошибки со стороны судей; а для этого Сократ должен был создать иллюзию защиты: откажись Сократ от защиты, заяви себя просто во всём правым – и эффект мученичества исчезнет, потомство скажет: Сократ сам виноват в своей смерти; защищайся Сократ серьёзно, – он мог бы выиграть процесс, а это шло в разрез с его замыслом; Сократ, несомненно, не хотел выигрывать процесса– это вполне очевидно из формы его защиты: если Платоновская «Апология» и не воспроизводит речи Сократа, то всё же из её сопоставления с Ксенофонтовой «Апологией» ясно, что Сократ не использовал тех аргументов, которые были бы гораздо более целесообразны, если бы он хотел выиграть процесс; первая речь в «Апологии» в качестве защитительной построена очень нецелесообразно; даже избегая неприятной Сократу мелодрамы, просьб, мольбы к судьям и т. п., Сократ уже на основе им же самим разработанных правил софистической риторики (а ведь софистикой-то он пользуется в «Апологии» вовсю) мог бы построить почти, наверное, выигрышную речь; да и помимо софистических приёмов Сократ мог бы выиграть процесс, если б того хотел. Между тем Сократ вторую половину «защитительной» речи делает поучением, а местами как будто прямо напрашивается на осуждение: он напоминает судьям слова Анита, что Сократ или не должен был являться в суд, или, если явился, должен быть осуждён, так как иначе, будет ещё более вредным для юношества; и Сократ напоминает эти слова не в целях защиты, а подчёркивает дальше, что он действительно, в случае оправдания, будет продолжать своё дело ( 29 С и сл.); он восхваляет себя как самого полезного гражданина и т. д. (также и указание Сократа в Ксенофонтовой «Апологии» на то, что «демон» удерживал его от размышлений над защитой, является намёком на гениальный расчёт Сократа, побуждавший его к проигрышу процесса). В результате получается, что:

1)остаток влияния на судей прежних защитительных аргументов теряется;

2)у слушателей, стоящих на стороне Сократа, и у позднейших читателей «Апологии» создаётся впечатление крайней правдивости Сократа, которая и привела его к «мученическому концу»;

3)у них же создаётся впечатление трагичности облика Сократа;

4)судьи озлобляются, и проигрыш процесса становится почти несомненным, при чём ни у кого не возникает догадки, что Сократ сам старался о проигрыше (Сократ знал, что люди слишком глупы, чтобы догадаться об этом, – недаром же он был всю жизнь экспериментатором человеческой глупости).

И процесс, конечно, был проигран. Дальше, с помощью второй речи, Сократ без труда добился наиболее эффектного приговора – к смерти, после этого оставался один шаг до бессмертия, шаг самый опасный. Если до вынесения приговора Сократ мог допускать улыбку, то теперь она была недопустима; одна улыбка – и трагедия погибла; не менее опасны были и слёзы. В пятом акте трагедии герой должен быть торжественно серьёзным. И Сократ сумел доиграть трагедию до конца: однажды в жизни он перевернулся наизнанку; серьёзный божок выпал наружу, смеющийся силен ушёл внутрь (третья речь «Апологии», «Критон» и «Федон»), ведь Сократ был хитрым циником, и если люди научили Сократа быть фальшивомонетчиком, то фальшивомонетчик своей смертью справлял наиболее циническую победу: торчащие из-за маски бога рога силена люди приняли за золотой ореол мученичества.

Мы видели, что из общепризнанных источников для суждений о Сократе нет ни одного, дающего сколько-нибудь несомненные факты об его личности и учении. И если мы с уверенностью наметили то и другое на основании тех же источников, то объясняется это в большей степени привлечением, хотя и не высказанным, ещё и других источников, давших нам возможность отобрать и отделить в сочинениях Платона и Ксенофонта несомненно Сократические элементы от элементов привнесённых самими писателями. Эти новые источники – не сообщения о Сократе, а сумма влияний, оказанных им на современников; в частности, и Аристофан был для нас интересен не тем, что он приписывает Сократу, а отражением тех влияний Сократа, с которыми комедия борется. И один Аристофан, конечно, был бы не показательным, так как влияние Сократа он легко мог смешать с влияниями других; мы взяли у Аристофана лишь то, что подтверждается, как результат влияний Сократа, также и другими источниками. Эти другие источники о влиянии Сократа на современников – учения и дела лиц, бывших в длительном общении с Сократом. Сократ не может быть ответственным за всё, что говорили и делали его многочисленные ученики; но то, в чём почти все они или, во всяком случае, многие из них совпадали, отличаясь в этом от не-соприкасавшихся с Сократом, с несомненностью можно отнести за счёт влияний Сократа. Сумма дел и учений учеников Сократа – это более надёжный источник для суждений о Сократе, чем прямые сообщения о нём только двоих учеников.

Если данная нами характеристика дела и учения Сократа верна, то в чём ученики Сократа должны были быть сходными?– Прежде всего, конечно, в софистичности, в пользовании и занятиях софистической риторикой. И действительно, чрезвычайно показательно, что один из наиболее ревностных поклонников Сократа, один из самых верных его последователей, бывший с ним в долгом общении – Эвклидосновал в Мегаре школу, представители которой слыли спорщиками, были учителями красноречия, софистами. Также и любимый ученик Сократа Федон, создавший элидо-эретрийскую школу, не менее характерен софистической деятельностью. Аристиппи Антисфен, основатели наиболее крупных школ, если не считать Платона, хотя, видимо, и не были спорщиками и софистами в собственном смысле этого слова, но софистические элементы их гносеологической позиции были известны ещё Платону. Платон?Хотя из правила и могло бы быть исключение, но Платон не только не составляет его, но даже подтверждает его особенно ярко; однако о Платоне дальше; здесь стоит только вспомнить, что много позднее Лукиан характеризует основанную Платоном Академию как постоянно занимающуюся произнесением речей за и против одного и того же положения («Дважды обвинённый», иск богини Опьянения к Академии).