Константин Сотонин - Сократ. Введение в косметику

Прочтите внимательно всю эту 58-ю главу «Федра», читайте её несколько раз – и вы увидите многое, чего раньше не замечали. Обратим внимание сначала ещё раз на содержание предшествующей главы ( 272 D и сл.), на явное желание Платона противопоставить себя, как обосновывающего риторику на познании истины , софистам. Вспомним, что в изложенной перед тем теории риторики это требование точного познания исходило вовсе не из любви к истине, а исключительно из желания вооружить оратора особенно сильными средствами обмана: истина нужна для того, чтобы особенно ловко обманывать других– вот смысл всех рассуждений о знании как основе риторики у Платона; Платон не противостоит софистам, а даёт софистике прочный фундамент знания. Теперь же, в главе 58-й, Платон принимает торжественный тон безупречно нравственного идеалистического проповедника, обращаясь к Тизию, как бы стоящему перед ним, с поучением; он даёт краткий итог своих риторических исследований, формулируя их теперь безупречно с точки зрения социальной: «кто не взвесит природных свойств своих будущих слушателей <���…> (дальше идут чисто идеалистические моменты – К. С. ), никогда не будет он искусным в речи, поскольку это возможно человеку»; последнее замечание введено для того, чтобы незаметно перейти к мыслям, не бывшим в первоначальном изложении, – оно переводит внимание читателя на трудность работы оратора, и Платон продолжает, увлекая читателя: « Он никогда не достигнет этого без усиленных занятий », после чего идёт цитированное место: « За них приниматься должен здравомыслящий… » и т. д., – без всякой связи и с трудностью работы оратора и с изложенным ранее; здесь уже не белые нитки, а чёрт знает что – два куска разноцветной материи, нисколько не прилаженных друг к другу даже по форме, разрозненных, несшитых, но так искусно положенных один на другой Платоном, что он мог быть спокойным: читатель, этот нетребовательный покупатель, не только не заметит прорехи в платье, а ещё и восхитится его разношёрстностью всецело полагаясь на первоклассного портного Платона: значит, так и надо, раз он так делает. Нелогичность перехода, его крайняя натянутость поразительна, – и надо отдать справедливость гению Платона, рискнувшего на такой переход: самых умных читателей он должен был считать дураками в сравнении с собой, чтобы рискнуть, – и всё-таки рискнул, и знал, что рискует очень мало; но, чтобы знать это, как глубоко должен был он проникнуть в психологию людей! Какими тонкими расчётами должен был он руководиться! Ведь конечно, при желании он мог бы сделать гораздо более логичный, безупречный переход от софистической риторики к служению богам; но Платон, видимо, научился от Сократа и его глумлению над людьми, его любви к эксперименту над человеческой глупостью и близорукостью, наслаждению, которое испытывал Сократ, исследуя последние грани человеческого понимания; Платону, как и Сократу, доставляло неизъяснимое наслаждение одурачить человека так , чтобы видно было, насколько он дурак, не скрывать своё глумление за непроницаемой стеной, а наоборот, сделать его как можно более отчётливым, поставить между людьми и собой тонкую прозрачную перегородку хитрости. Платон и Сократ знают, что пока перегородка цела, она заглушает их глумление, и люди посматривают на них нежными барашками; прорвётся, – и люди разъярёнными тиграми бросятся на насмешников, растерзают их. Но перегородка может быть прорвана только силой бьющегося о неё человеческого понимания; и наслаждение в том и состоит, чтобы утоньчить перегородку до последних пределов, до того, что чувствуешь: ошибиться на толщину стенок мыльного пузыря – и человеческое понимание прорвётся. Это не наслаждение от выгоды, полученной обманом; это не наслаждение кошки, играющей с полупридушенной, но ещё жаждущей жить мышью; это не наслаждение бессердечного охотника последними отчаянными прыжками зайца, которому уже некуда деться, потому что он окружён собаками; это даже не невинное наслаждение взрослого наивностью ребёнка, верящего всем его шутливым обманам. Нет, это наслаждение мощью человеческого ума, проявляющейся во всей полноте при встрече обнажённого безоружного человека с голодным тигром: здесь человек имеет одно оружие, одно средство остаться живым – хитрый ум: исход встречи – надёжнейший критерий ума человека: погиб человек – значит он принадлежал к серому большинству; спасся израненным – талантлив; ушёл невредимым – гениален; приехал верхом на ласкающемся, лижущем руки тигре – тогда ему одно имя: сверхчеловек или коротко, в нарицательном смысле – гипер-Сократ. Сократ и Платон встретились с голодным тигром вместе, будь один из них меньше, чем гениальный, худший напортил бы лучшему и оба могли бы погибнуть. Но встретились два гения, и стало: Сократ + Платон = сверхчеловек.

Очень возможно, что Сократ готовил себе преемника в лице Платона, привил ему любовь к исследованию человеческой глупости и вдохновил его к написанию «Апологии» и «Федра» как поучительной загадки, заданной человечеству на ряд веков: пусть человечество измерит когда-нибудь свою глупость количеством веков, которое потребуется ему для решения загадки.

Но «Апология» и «Федр» у Платона – исключение; в большинстве случаев Платон пользуется софистикой и хитростью не в целях исследования, не как циник, а как ханжа. Сократ ошибся в Платоне: натура Платона влекла его не к цинизму, а к ханжеству. Платон освободился под влиянием Сократа от всего святого, для него перестало существовать слишком серьёзное; но влияние Сократа было непродолжительным, и натура взяла своё: для Платона стало очень серьёзным делом создать у людей впечатление о себе как о святом, поэтому он вывернул Сократа в себе наизнанку, а циник навыворот – это ханжа; в Платоне циник стал ханжой, и идеализм Платона есть только ханжество.

«Сократ первый свёл философию с неба на землю». Сорок лет, если не больше, метался он по городу без устали, крича всем и каждому о своём гениальном – о первом на земле гениальном деле, о необходимости всем бросить все дела и ухватиться за рвущуюся опять к облакам философию, крепко приковать её к земле: это важно, это единственно важно, – сапожники, бросьте шить обувь! Алкивиад и все вы, солдаты, «бросьте воевать, – после до воюете!». Спешите! Воспользуйтесь гениальным делом Сократа, гораздо более важным, чем если бы он свёл с неба луну: