Карл Зигмунд - Точное мышление в безумные времена. Венский кружок и крестовый поход за основаниями науки

В первые годы и десятилетия после смерти Витгенштейна вышла в свет целая череда публикаций из его Nachlass, философского наследия, состоящего примерно из тридцати тысяч страниц. А университетские библиотеки набиты учеными трудами, толкующими мысли Витгенштейна: занятие такое же неблагодарное, что и попытки объяснить, в чем соль анекдота. «Спокойствие мыслей, — писал Витгенштейн, — желанная цель всякого философствующего» [522] 522 Wittgenstein. Vermischte Bemerkungen, 1944, 87. . И в этом Людвиг Больцман наконец от души согласился бы с Людвигом Витгенштейном.

Молодая писательница Ингеборг Бахман незадолго до смерти Витгенштейна, еще не зная об «Исследованиях», писала: «Куда же теперь приложить рычаг? Может быть, туда же, куда и Людвиг Витгенштейн, которого еще предстоит открыть — величайший и в то же время наименее известный философ нашей эпохи». В стихах она называла его одной из самых удивительных и легендарных фигур в истории философии. «И его жизнь стала легендой еще до смерти, легендой о добровольной аскезе, о попытках уподобиться святым… Витгенштейн, подобно Паскалю, везде видел свою личную бездну — и всегда жил в ней» [523] 523 Bachmann, 2005. .

Соученик Ингеборг Бахман, предприимчивый Фейерабенд, намеревался воспользоваться британским грантом, чтобы посетить Витгенштейна и учиться у него. После смерти Витгенштейна он тут же обратился к Карлу Попперу. И так же легко влился в критический рационализм Поппера, как некогда в логический эмпиризм своего научного руководителя Виктора Крафта.

Однако вскоре он начал прокладывать собственный путь в теоретической методологии науки. В то время кроме Поппера в этой области самой авторитетной фигурой был американец Томас Кун (1922–1996). Критический трактат Куна «Структура научных революций» вышел отдельным томом в «Энциклопедии единой науки» Отто Нейрата.

С точки зрения Куна, идея научного прогресса по Попперу была слишком узкой и непростительно рациональной. Ведь ученых, рвущихся фальсифицировать свои теории, кот наплакал. «Нормальная наука», с точки зрения Куна и его последователей, состоит из рутинного накопления знаний, которые соответствуют общепринятым и несомненным на данный момент теоретическим направлениям. Лишь иногда приобретенный факт противоречит ожиданиям, и когда это происходит, новый факт, как правило, сначала считают ошибочным. Только когда накапливается достаточное количество подобных аномалий, научное сообщество осознает, что произошел «кризис» по Куну. На этапе кризиса возникают и конкурируют новые куновские «парадигмы». Рано или поздно одна из них постепенно замещает собой предыдущую точку зрения и открывает новые теоретические направления, которым послушно следуют те, кто практикует «нормальную» науку. Каждый следующий «сдвиг парадигмы» преображает мир, в пределах которого «нормальные ученые» занимаются своим рутинным коллекционированием фактов.

Короче говоря, куновский подход не имеет отношения к подтверждению или фальсификации. Просто несколько фракций в научном сообществе некоторое время конкурируют, и впоследствии какая-то из них побеждает. И если остальные фракции в результате лишаются группы поддержки, из этого не следует, что они состоят из не-ученых.

Так, по Куну, научный прогресс вызывается не опровержением той или иной теории, а сменой караула: грубо говоря, старые перечницы уходят в закат, а полная сил молодежь делает себе имя, предлагая все новые парадигмы. То есть теория не фальсифицируется, просто ее сторонники вымирают. Как гласит пословица, лучший двигатель научного прогресса — похороны.

На взгляд Фейерабенда, куновские представления при всей их циничности были недостаточно циничны. Вскоре бывший лейтенант превратился в головную боль и для Поппера, и для Куна. Его главная работа называется «Против метода», а его девиз (позаимствованный у великого поэта-песенника и композитора Коула Портера) — «Сойдет все что угодно!» Он стал боевым кличем анархистской борьбы против обязательных «домашних правил» в науке. Доктор Фейерабенд, будто придворный шут, высмеивал все, от чего хоть немного отдавало академической помпезностью. Статья в журнале Nature , опубликованная в 1987 году, назвала его «худшим врагом науки». Это было, конечно, некоторое преувеличение, зато по нему понятно, как далеко это венское яблочко упало от яблони Венского кружка.

Не все члены Венского кружка, уехавшие в Америку, процветали в изгнании. Эдгар Цильзель так и не нашел себе места под солнцем в Новом свете и в 1944 году покончил с собой. Злополучная Роза Рэнд, переехавшая в США после многолетних мытарств в Британии, тщетно пыталась улучшить свое положение. Она не умерла с голоду только потому, что переводила труды польских логиков — уже не на немецкий, а на английский — и еще потому, что Герберт Фейгль и его жена Мария Каспер Фейгль присылали ей время от времени деньги «в знак старой дружбы». Это было мило, однако умерла Роза Рэнд в старости и одиночестве от рака поджелудочной железы.

Густав Бергман и Герберт Фейгль, напротив, сделали прекрасную карьеру как философы науки, а Рихард фон Мизес, который уехал из Турции в США, стал профессором аэродинамики в Гарвардском университете. Его «Теория полета», задуманная как руководство для военно-воздушных сил Габсбургской империи, постоянно развивалась и несколько раз меняла обличье — и сохранила актуальность до наступления эпохи сверхзвуковых самолетов. А фамилия Эрнста Маха стала расхожим словечком в авиации. В 1947 году американский летчик-испытатель Чак Йигер достиг на Bell X- 1 1,06 маха, а в 1953 году — 2,44 маха. В том же году Рихард фон Мизес умер. Некролог в Science написал его старый друг и соавтор Филипп Франк. Профессор Франк тоже в конце концов оказался в Гарварде. Там он завершил первую серьезную биографию Альберта Эйнштейна, своего давнего друга, преемником которого он когда-то стал в Праге — этот эпизод произошел еще в незапамятные времена, в последние дни Габсбургской империи. Фраза «Из Венского кружка на Гарвард-сквер» с игрой слов circle и square — «круг» и «квадрат» — может служить девизом истории философии науки в двадцатом веке, и в самом деле, Джеральд Холтон, выдающийся историк физики, именно так и назвал одну свою статью — From the Vienna Circle to Harvard Square . Холтон прекрасно понимал, о чем говорит: он вырос в Вене, бежал оттуда в шестнадцать лет после аншлюса и в итоге стал преподавать в Гарварде.

Самый большой жизненный успех из всех членов Венского кружка сопутствовал, безусловно, Рудольфу Карнапу. В Америке он нашел идеальную почву для своей разновидности философии. Вскоре он стал официальным глашатаем логического эмпиризма. Карнап был профессором сначала в Чикагском университете, а затем в Лос-Анджелесе и иногда ездил по приглашению в Принстон и Гарвард. В Гарварде он тесно сотрудничал с логиками Альфредом Тарским и Уиллардом ван Орманом Куайном. Оба в начале тридцатых бывали в Венском кружке, оба мыслили в одном направлении с Карнапом. И оба раз за разом вынуждали его отойти от крайних позиций, которых с такой уверенностью придерживались члены Венского кружка.