Карл Зигмунд - Точное мышление в безумные времена. Венский кружок и крестовый поход за основаниями науки

В частности, статья Куайна «Две догмы эмпиризма» заставляет усомниться в двух фундаментальных предположениях. Первое — священная грань между анализом и синтезом, которую провел еще Иммануил Кант. В теории истинность так называемых аналитических утверждений выводится исключительно из значения их элементов («Все холостяки не женаты»). Истинность так называемых синтетических утверждений, напротив, зависит от внешних знаний («Некоторые холостяки служат предметом зависти»). Куайн приложил все усилия, чтобы показать, что это различие совсем не так уж четко.

Вторая догма, которую критиковал Куайн, состояла в том, что осмысленные утверждения можно свести к непосредственно данному, то есть к чувственным данным. Доводы Куайна показались убедительными многим философам, и Карнапу пришлось бросить все силы на арьергардные бои. Но параллельно он развивал свою формальную логику научного языка и продолжал исследования в области синтаксиса и семантики. Так и должно было быть, поскольку во многом сбылась его давняя венская мечта: новое поколение философов, точнее, те, кто называл себя аналитическими философами, уже мало чем отличались от настоящих крепких ученых.

Вскоре Рудольф Карнап получил едва ли не высшую награду, на какую может надеяться философ: ему был посвящен том в престижной серии «Библиотека живущих философов» ( Library of Living Philosophers ). Редактором серии был американский профессор Пауль Шилпп (1897–1993), в прошлом ассистент Морица Шлика в Беркли; Шилпп не раз сожалел, что нельзя спросить Платона или Канта, что они имели в виду. Он мечтал уберечь будущие поколения от подобных сожалений.

Он разработал трехступенчатую процедуру: сначала просил величайших философов нашего времени рассказать о своей работе, затем предлагал их коллегам написать критические статьи и, наконец, позволял великим философам ответить.

Среди тех, кого Шилпп попросил написать критические статьи о Карнапе, оказался Курт Гёдель.

После войны Гёдель стал штатным сотрудником Института передовых исследований. С этого момента его будущее было обеспечено. Вскоре он получил и гражданство Соединенных Штатов. Это было его четвертое гражданство — после чешского, австрийского и немецкого.

Гёдель подготовился к собеседованию в Трентонском отделении иммиграционной и натурализационной службы США со своей обычной основательностью [524] 524 Бумаги Моргенштерна. History of the Naturalization of Kurt Gödel, 13 марта 1971. . Его поручители, Альберт Эйнштейн и Оскар Моргенштерн, тоже натурализованные граждане, еле смогли помешать своему другу растолковать экзаменатору, что в Конституции США содержатся противоречия. Эта история стала городской легендой. Дело было так: экзаменатор, узнав, что Гёдель австриец, приветливо спросил его, какое у них там было государство.

— Республика, — ответил Гёдель. — Но из-за лазейки в конституции она превратилась в диктатуру.

— Какой ужас, — сказал экзаменатор. — К счастью, здесь, в США, такое в принципе невозможно.

— Очень даже возможно, и я сейчас это вам докажу! — вскричал Гёдель.

Но тут экзаменатор, мудрый и опытный судья, заметил, в какое смятение пришли поручители, и из сострадания к ним постарался поскорее закруглиться.

Вероятно, Гёдель был прав, ведь он знал, с какой легкостью перевернули с ног на голову австрийскую конституцию Ганса Кельзена в роковом 1933 году. Кельзен, сторонник юридического позитивизма, теперь, как и фон Мизес и Франк, был профессором в Гарварде. Тридцатые годы он провел в Кельне, Женеве и Праге — кстати, в Кельне по личному приглашению энергичного мэра Конрада Аденауэра. А теперь Аденауэр стал канцлером Германии.

В начале пятидесятых Гёдель стал не просто штатным сотрудником института, а профессором. Повышение назрело давно. «Как это — все мы профессора, а Гёдель — нет?!» [525] 525 Ulam, 1976; см. также: Dawson, 1997, р. 201. — негодовал Джон фон Нейман. Академические почести так и сыпались на Гёделя, помимо всего прочего, он стал почетным доктором в Гарварде и Йеле («за открытие самой важной математической истины столетия»), получил премию Альберта Эйнштейна и был избран в Национальную академию наук.

Когда Гёделю в 1951 году предложили выступить с престижной Гиббсовской лекцией в Американском математическом обществе, он решил наконец признаться в своих давних платонических убеждениях: «Я имею в виду представление, что математика описывает нечувственную реальность, которая существует независимо как от действий, так и от наклонностей человеческого разума и лишь воспринимается человеческим разумом — причем, вероятно, воспринимается весьма неполно». Правда, признавал Гёдель, «такая точка зрения среди математиков довольно непопулярна» [526] 526 Some Basic Theorems on the Foundation of Mathematics and Their Implications, в: Gödel. Collected Works . 1951. Vol. III. .

И не только среди математиков, но и среди философов, мог бы добавить он. Однако мелочные придирки философов не производили на Гёделя особого впечатления. По его представлениям, как он говорил своему другу Моргенштерну, современная философия наконец добралась до той стадии, на которой математика пребывала при вавилонянах.

И эту печальную ситуацию Гёдель хотел радикально исправить. По воле случая за все время, которое он пробыл профессором в Институте передовых исследований, от назначения до ухода на покой, он не прочитал ни одной лекции, не провел ни одного семинара и опубликовал всего одну статью, написанную задолго до этого. Но когда речь зашла о критической заметке для тома в «Библиотеке живущих философов», он взялся за работу с лихорадочным энтузиазмом.

Гёдель уже писал статьи для двух томов Шилппа (до того как стал профессором) — они были посвящены Бертрану Расселу и Альберту Эйнштейну. Ни Рассел, ни Эйнштейн не нашли что возразить на его замечания. Гёдель знал, как избежать любых пробелов в аргументации.

А теперь, в 1953 году, настала очередь Карнапа. Гёдель написал Шилппу, что его статья даст ответ на вопрос, можно ли считать математику синтаксисом языка. На этот вопрос Гёдель отвечал «нет», а это диаметрально противоположно воззрениям Карнапа и Венского кружка. Математику нельзя свести к договоренностям, определяющим бездумные синтаксические манипуляции с бессмысленными символами. Нет, математика — это объективные сущности в платоновском мире идей. Однако саму рукопись Гёдель пока не предоставил.

В 1954 году, вскоре после того как Рудольф Карнап получил место в Калифорнийском университете, освободившееся после смерти Ганса Рейхенбаха, Гёдель написал редактору, что статья в общих чертах закончена, осталось добавить несколько абзацев.

В 1955 году он написал, что работа близка к завершению.