Станислав Бескаравайный - Бытие техники и сингулярность

Громадное количество людей, номинально участвующих в процессе производства, ничего целесообразного для создания «потребительских стоимостей» не делают, хотя чрезвычайно интенсивно обрабатывают информацию. Любой чиновник, деятельность которого очищена от «кожуры» предыдущих рациональных решений (благодаря которым и была организована его должность, какое-то время назад бывшая действительно необходимой), рискует вдруг выяснить собственную бесполезность. Или даже вредность — когда оказывается, что его добавочные проверки не обеспечивают повышения надежности, а лишь тормозят производство. Как и с другими формами труда, одни и те же операции, которые какое-то время назад были целесообразными, технически рациональными, теперь становятся лишь напрасной тратой ресурсов.

Изменение целесообразности технологий приводит к двойственной трансформации общества, которая напоминает рост дерева. Какие-то области деятельности, бывшие до того недостижимыми, могут обеспечить целые социальные структуры — «листья» общества, — а другие прослойки, страты (начиная от профессий и заканчивая классами), больше не нужны, и они отмирают, как листья на одеревеневшей, покрытой толстой корой ветви. Деятельность уходящих классов «растащена», «разобрана» на множество отдельных функций, каждую из которых осуществляет теперь особая социальная группа, и одновременно «автоматизирована» в рамках общественных механизмов.

Типичный феодал одновременно был завхозом, военачальником и немного рыцарем — все приходилось делать самому. Теперь он представлен как бы дюжиной профессий и в то же время качественно лучше работающими механизмами государства и общества — судом, инспекцией, армией.

Невозможно свести прогресс лишь к облегчению труда или его разделению. Технология производства (как некая предельно дегуманизированная, нечеловеческая система) и общество (как структура, принципиально основанная на качествах людей, антропологически обусловленная) находятся в обратной связи, потому периодически возникают новые уровни разделения труда, новые пласты, «равновесные зоны», в которых возможно создание десятков и сотен профессий. Эти «равновесные зоны», обеспеченные нормами производственных отношений, и становятся технологической основой для появления классов.

Для каждого класса есть технологические «граничные условия», вне которых он просто не может существовать. То же крестьянство — либо как прослойка мелких собственников, связанных с обработкой земли, либо как рабы на латифундиях, либо как вилланы в баронских поместьях — принципиально не может возникнуть до того, как появляется возможность вести оседлый образ жизни благодаря выращиванию хоть чего-то съедобного на полях. И крестьяне окажутся невостребованными, когда автоматизированные комплексы, гидропоника и прочие технологии окончательно «убьют» ручной труд в сельском хозяйстве. Уже сейчас развитое государство может обеспечить себя продовольствием благодаря труду ничтожного меньшинства своих жителей. «Сельскохозяйственный пролетариат» — тяжеловесное, но внутренне логичное понятие, описывающее сегодняшнее крестьянство.

Пролетариат возникает, когда у работника появляется возможность в «симбиозе» с машиной, управляя ее действиями, создать достаточное количество потребительской стоимости — пролетариат неотделим от механизации производства. Есть сотни и тысячи вариантов машин, непосредственное управление которыми может осуществлять человек. От пролетария требуется специфическая моторика и минимальный уровень осознания производственного процесса — чтобы руки не дрожали и он понимал, какие рычаги дергать, что куда перекладывать. Первые станки воспроизводили часть действий ремесленника, пролетарий дополнял их (ставил катушки, разводил пары, открывал задвижки), превращая работу машины в целостный технологический процесс.

Постепенно инженеры обеспечивали полноту набора технологических операций — станок превращался в роботизированный конвейер. Пока еще человек учится быстрее и работает универсальнее — для производства изделий ограниченной партии проще нанять и обучить людей, чем разрабатывать конвейерную линию полного цикла. Но пролетарий приговорен как минимум двумя изобретениями:

— 3D-принтер, который принципиально меняет обработку материалов и претендует на автоматизированное изготовление даже единичных изделий;

— нейросетевая обработка информации, которая позволяет вчерне копировать действия человека. Антропоморфный робот «Бакстер» фактически учится через подражание и может заменять работника на конвейере [282].

В общем случае скорость загрузки программного обеспечения заведомо превосходит скорость обучения человека.

Буржуазия возникла как класс, когда управление мануфактурным производством смогло обеспечить ее доходами, достаточными для поддержания сначала господствующего положения над рабочими, а потом и над остальным обществом. Но автоматизация управления, как бы странно ни показалось это на первый взгляд, тоже идет достаточно быстрыми темпами — любая корпорация переходит от интуитивных находок ее основателей к набору служебных инструкций. Так снижаются риски. И только качественный рост промышленности, непрерывные кризисы, которые требуют порой страшного напряжения сил и творческого подхода, — спасают буржуа от превращения во всего лишь собственника, которого принципиально можно заменить что чиновником, что «трудовым коллективом».

Но каковы переделы роста у «дерева» человеческих возможностей/профессий, и какие еще есть «равновесные зоны» в которых структура общественных отношений позволит появиться десяткам и сотням профессий? Вчерне они понятны: когда машина заменяет человека во всех аспектах деятельности, то человек не может быть средством и, очень вероятно, во многом перестает быть целью. Тогда новые классы больше не нужны.

Парадокс в том, что это должно быть замещение именно всех качеств, а не технически наиболее значимых на сегодняшний момент. Механизация создает не полноценное «говорящее орудие», но всего лишь функциональную деталь в человеко-машинной связке. Охотник с ружьем может быть хоть в сто раз эффективнее охотника с копьем, но ружью требуются человеческие ноги, руки и глаза. К примеру, есть отдельный, сложный вопрос о власти — борьба за нее это особое дело, и свести всю ее полноту к набору простых навыков управления — нельзя. «Тест Тьюринга» сегодняшнего дня — это не просто обман человека по телефону, но полноценная манипуляция им, завоевание господства над личностью [35].

Первобытный человек в соотношении «органическое — техническое» куда ближе к органическому, чем представитель современного общества. В процессе вытеснения чисто природных, органических качеств — человек все больше становится «техническим», его деятельность описывается алгоритмически, а потом и строго математически, его становление охватывается воспитанием, образованием. Физиологическая ценность человека, как уникума, становится стереотипно-познанным процессом на фоне создания технологий клонирования, выращивания отдельных тканей, трансформаций генокода. Создание искусственной плаценты будет означать, что даже материнство перестанет требовать участия женщины. «Суррогат материнства», с точки зрения рода и семьи, как машины по накоплению богатства был описан еще в Библии (побочные дети, воспитываемые в семье отца как наследники), но сейчас во многом ситуация перевернута — «суррогатное материнство» стало услугой, которой многие биологические матери пользуются даже не по медицинским, а по карьерным соображениям.