Шарль Лало - Введение в эстетику

Сент-Бёв ничуть не обманывался на этот счет; дилетантизму его натуры претила научная тенденция Тэна, но она, с другой стороны, нравилась его умственному складу, как высшая форма критики; единственно о чем он тоскует, это о смеси в известной мере чувственности и бесстрастия, в которой с трудом можно различить, что приходится на долю традиционного догматизма школы Лагарпа и что – на долю эпикурейского импрессионизма. Где то время, когда, читая книгу – хотя бы читающий сам был писателем, литератором по профессии, – меньше рассуждали и манерничали… Счастливое время, где ты? Ничто так не далеко от него, как нынешнее чтение, когда все время чувствуешь себя точно на иголках, когда приходится оглядываться на каждом шагу, беспрестанно задавать себе вопросы, спрашивать себя, хорошо ли написано, оставался ли нравящийся автор верным себе, своему характеру, своей национальности… и тысячу других вопросов, которые портят удовольствие, обязывают вас наводить справки в библиотеке, превращаться в работника и, наконец, в рабочего вместо человека, с утонченным наслаждением впитывающего в себя сущность вещей, берущего от них лишь то, что нужно для наслаждения и удовольствия! Эпикуреизм вкуса, навсегда, боюсь, потерянный, запрещенный, по крайней мере, всякому критику, – последняя религия тех, которые не имеют другой, последнее счастье и последняя добродетель таких людей, как Гамильтон и Петроний! – как я тебя понимаю, как я о тебе сожалею, даже сражаясь с тобою, даже браня тебя! [115] Sainte-Beuve. Nouveauxlundls, том IX, (1864), стр. 86–87.

Именно подобные сожаления побудили Ницше резко, но справедливо отозваться о Сент-Бёве: «Он историк без философского фундамента, он лишен силы философского проникновения – вот почему отказывается он, во всех существенных вопросах, от своей прямой задачи – высказывать суждение; из «„объективности“ он сделал себе маску» [116] J. Laforgue. Melangespo sthumes, 1903, стр. 170. .

Импрессионизм играет в вопросах вкуса ту же роль, что и скептицизм, начиная с Монтеня, в мышлении многих из современников: «мягкой подушки для головы», «un moi cheve; pour une tete bien faite». Это та же элегантная и аристократическая nonchalance, с которою мы встречаемся у столь многих современников, слегка прикрытая туманным мистицизмом в форме «эстетики бескорыстного наслаждения», служащей некоторого рода синтезом импрессионизма и натурализма, в сущности же являющейся софизмом «ленивой эстетики». Вот что говорит, например, Жюль Лафорг: «Эстетика должна быть совершенно бескорыстной и скромной вещью; как только ее заподозрят в том, что она стремится давать советы художнику, она становится нелепою. От философского обсуждения искусства, которое само по себе доставляет исключительное наслаждение, отвращает нас мысль о том, что эти размышления может прочесть и художник и, хотя бы в самой ничтожной степени, подпасть под их влияние» [117] Ницше. Помрачение кумиров. .

Но в принципе личное впечатление все же не перестает быть суждением; часто даже, чем более оно индивидуально, чем менее основано на абстрактных формулах, тем более ясно выражен в нем характер решительного суждения, тем более оно императивно и безусловно.

Вот почему импрессионизм явился реакцией не столько против догматизма вкуса, сколько против научного и ученого аппарата новейшего натурализма. Наука объективна: она бескорыстна в своих объяснениях. Напротив, догматик и импрессионист по существу склонны интересоваться вещами, которые они судят, хотят во что бы то ни стало пристраститься к ним. Каждый всецело уходит в свое суждение и ищет в критике лишь возможности выразить себя в ней и целиком найти себя в ней. Разница лишь в том, что для одного «я» – это «я» момента, преходящего каприза, всецело чувственного и субъективного и не стремящегося выйти из этих рамок момента; «я» другого, наоборот, то, что наиболее постоянно и обще в людях: разум или чувство, как он полагает, и, кроме того – следовало бы добавить, – традиции, условности, технические требования, свойственные известным школам и известной среде и являющиеся, таким образом, лишь одним из моментов эволюции, моментом необходимым в силу сложных законов; но нет никаких серьезных оснований признавать в них нечто вечное и изначала присущее человеческой природе, помимо разве закона их эволюции (в противоположность закону какого-либо отдельного фазиса). Таким образом, обе тенденции лишь в одном пункте расходятся: в вопросе о всеобщности эстетических суждений, от произнесения которых ни одна из них не отказывается.

Быть может, достаточно было бы, чтобы импрессионизм проникнулся научным рационализмом современников (что не помешало бы ему – как видно из примера Канта – остаться субъективным) или же догматизм стал относительным (что не помешало бы ему допускать возможность необходимых, хотя и постоянно приспособляющихся, законов; в пример можно привести Брюнетьера) – для слияния обоих направлений в позитивной эстетике, к которой должны стремиться в настоящее время все серьезные мыслители.

Импрессионизм, несмотря на свою кажущуюся современность, существовал всегда и во всех искусствах. В особенности процветал он всегда в музыкальной эстетике, в которой «враги музыки», начиная с греческих скептиков и кончая новейшими поэтами и историками-эволюционистами, отметили самые противоположные по характеру колебания, касающаяся не только музыкальных произведений, но и самых элементов музыки: например, гамм и тональностей, консонансов и диссонансов [118] См.: Philodemos, De Music а, ed. Kemke, Teubner, и 884. – Sextus Empiricus, Adversus Mathematicos, VI, § 1–68 (Bekker); есть франц. пер. E. Ruelle, Revue des Etudes grecques, 1898; G. Vockerodt, These de Gotha, 1696. – De Laprade, Contrelamusique, 1885; полемика с de Falloux, С orresp ondant, 1868исл. – См. еще Fetis, Biographieuniverselle desmusiciens, I, стр. 38; Histoiregeneraledelamusique, I, и869, стр. 5–7 и мн. др. .

В действительности этот преувеличенный скептицизм не является, собственно говоря, отрицанием музыкального искусства; он выступает лишь против плохой, с его точки зрения, музыки в защиту музыки, которую он считает хорошей. Он – лишь крайний импрессионизм, чувствующий потребность выразиться в агрессивных формах. Более осмотрительный, литературный импрессионизм объявляет себя не «врагом», но, наоборот, лучшим «другом» литературы.

Но мы ссылаемся на музыкантов лишь затем, чтобы сделать более ясной общность проблемы. Импрессионизм главным образом из литературы заимствовал, помимо своего названия, и систематическую форму, ибо строго выдержанная бессистемность также ведь своего рода система.

Ценность импрессионизма всецело зависит от степени значительности личности его сторонников; с другой стороны, он чрезвычайно рельефно выдвигает эти индивидуальности; это, по мнению как его сторонников, так и нашему собственному, одна из важнейших причин возникновения импрессионизма. Из современных писателей Анатоль Франс и Жюль Леметр с наибольшим авторитетом и более систематически выразили, если можно так сказать, отсутствие авторитета и системы: индивидуализм, дилетантизм, эстетическую анархию – назовите, как хотите.