Людвиг Фейербах - Стремление к счастью. С комментариями и объяснениями

Но если еда и питье являются самым радостным и самым легким делом на свете, то голод и жажда, напротив, – самая печальная и самая тяжелая вещь на свете; поэтому свобода от голода является хотя и самой низменной, но вместе с тем и самой первой и самой необходимой свободой, первым и основным правом народа и человека. Но как односторонне и недостаточно было бы в таком случае, если бы я для того, чтобы узнать, что такое голод или желудок и что он в состоянии сделать, взял бы за образец его способности, его действия, его проявления силы только в обстановке переполненного стола богатого кутилы!

Фейербах усматривает важное противоречие гедонизма – если признать правоту гедонистов, то субъектом суждения, какое наслаждение самое настоящее, станет человек, живущий в наибольшей роскоши. А это противоречит аскетической и ответственной установке философии.

Правда, это совсем по-великосветски, но потому именно и лицемерно пропускать мимо ушей за звучными тостами и веселыми возгласами самого радостного дела на свете ужасные проклятия и пожелания гибели со стороны стремления освободиться от голода. Какую карикатуру нарисовал бы я на себя и на других, если бы я образ стремления к счастью скопировал бы только с веселой головы на полный желудок, забыв одновременно скопировать печальную и возбуждающую ужас голову на пустой желудок! Такой образ, конечно, недостаточен для объяснения человеческой жизни и сущности; он нуждается для своего завершения в выдуманных сущностях, в выдуманных силах, в «сверхчувственных способностях».

Фейербах иронизирует над тем, что сытое рассуждение обычно никогда не объясняет все аспекты счастья, например, почему иногда может быть счастлив и бедняк, а значит, выдумывает какие-то мнимые основания, на которых счастливы могут быть все люди. Такое рассуждение только вводит в заблуждение публику, так как большинство людей не узнают своего счастья в счастье сытых, разве что будут им завидовать. Тогда как Фейербах думал о том, что возможно такое понимание счастье, которое справедливо по отношению к любому индивиду и, следовательно, может уменьшить и количество несправедливости в мире.

Но то, что является непроницаемой тайной для тебя при полном желудке, то становится прозрачным, как вода, при пустом желудке. Способность отправлений желудка великих мира сего при их обедах, конечно, велика, вспомните, например, о гастрономических геройствах римских патрициев; их желудок был способен на многое, даже на неестественное и сверхъестественное, как, например, на то, чтобы по желанию вырвать и снова есть и есть для того, чтобы вырвать; но все же бесконечно больше объясняет и бесконечно больше в состоянии сделать власть голода.

Фейербах имеет в виду известные описания римских пиров: так как они длились долго и сопровождались сменами множества блюд, то время от времени участники вызывали у себя рвоту, чтобы высвободить место для новой еды. Фейербах считает, что из этой противоестественной, оскорбляющей уважение к еде, практики и выросло представление о счастье как о чем-то сверхъестественном, что дается не каждому, но является какой-то случайностью.

Конечно, даже сама голая страсть к наслаждениям изобретательна; но как ничтожно малы по числу и значению ее изобретения, если они только заслуживают это название, как малы они по сравнению с бесконечно многими и великими изобретениями и открытиями нужды [1] «Очень вероятно, что своими познаниями о свойствах почти всех растений мы обязаны именно тому, что человек первоначально находился в состоянии варварском и часто вынужден был, для удовлетворения голода, есть все, что только можно изжевать и проглотить» (Дарвин. Изменение животных и растений под влиянием одомашнивания) – примечания здесь и далее Л. Фейербаха. , которая, однако, сама в свою очередь является если не изобретением, то ощущением проклятого стремления к счастью, ибо имеет нужду и ощущает нужду только то, что не хочет терпеть нужды.

Открытия нужды – Фейербах, вероятно, имеет в виду латинскую поговорку Fames artium magistra est, «голод – учитель ремесел». Есть сходные по смыслу поговорки и в других языках, например, «голь на выдумки хитра». Философ замечает, что такая изобретательность доказывает, что к счастью стремятся даже самые несчастные и обиженные люди.

Больше того – нужда, скорбь, зло, несчастье существуют только потому, что есть стремление к счастью. О, если бы Господь Бог сотворил человека без стремления к счастью! Хотя тогда не было бы счастья, но зато не было бы и зла, не было бы и несчастья; не было бы жизни, но зато была бы чистая, очищенная от всякого эвдемонизма мораль. Насколько превратно поэтому считать стремление к счастью только автором комедии, а не одновременно и трагедии; при наличии печальных, вообще противоречащих стремлению к счастью явлений искать прибежища в μετάβασις εı ¸ς άλλο γένος, в переходе к причине, по существу отличной, – неправильно, потому что тут непростительнейшим образом упускается из виду существенное различие между счастливым, удовлетворенным или даже роскошествующим, пресыщенным и притупившимся стремлением к счастью и стремлением несчастливым, неудовлетворенным, отрицаемым, угнетенным и оскорбленным.

μετάβασις εı¸ς άλλο γένος (греч.) – переход в другой род, логическая ошибка, состоящая в том, что вещь как принадлежащая одному роду по ходу рассуждения вдруг начинает пониматься как принадлежащая другому роду. Например, когда слово «воля» понимается сначала как свобода, а потом – как волевое решение: в первом случае – это политическое понятие, во втором – психологическое. Фейербах видит такую подмену, когда слово «несчастье» понимается сначала как ситуация стремления к счастью, а потом подменяется признанием того, что счастья нет и не будет: в первом случае несчастье понимается как объективное положение дел, а во втором – как субъективная оценка ситуации, эмоциональная и потому неверная.

Конечно, дело обстоит совсем иначе в зависимости от того, делаю ли я что-нибудь из склонности или нерасположения, из любви или ненависти; срывая плод с дерева жизни, вкушаю ли я его с удовольствием или с ужасом отбрасываю от себя. Но если я вкушаю плод потому, что он свеж, сочен и вкусен, и, напротив, если я с презрением отбрасываю его от себя потому, что он гнил, вреден, отвратителен, то все же эти различные, даже противоположные, поступки совершаются из одного и того же основания, из одного и того же стремления, из презренного стремления к счастью! Что может больше противоречить друг другу, как не самосохранение и самоуничтожение? Но если не упустить слепо из виду того, что я сохраняю жизнь только тогда и только потому, что она для меня благо, и уничтожаю ее, наоборот, тогда, когда и потому, что она для меня одно только зло, если не упустить этого из виду, то это противоречие разрешается в прекраснейшее единство, согласующееся со старым логическим законом тождества, законом здравого человеческого рассудка, а не в мистическое и путаное единство противоположностей современных абсолютистов.