Вадим Руднев - Божественный Людвиг. Витгенштейн: Формы жизни

Всегда Ваш

Однако Рассел ответил на это письмо, по словам Витгенштейна, таким добрым и теплым письмом, что Витгенштейн не мог ему не ответить. Отношения внешне восстановились, но былой сердечной привязанности не было суждено вернуться никогда.

Тем не менее, в своем уединении Витгенштейн давно ни с кем не обсуждал своих идей. Впоследствии сам он говорил своему верному Друри, что философ, который не вступает в дискуссию, все равно, что боксер, который не выходит на ринг. Тут-то Витгенштейн вспомнил о своем старом добром друге и апостольском старшем брате Джордже Эдварде Муре, который всегда с ним во всем соглашался; и вот Витгенштейн начинает уговаривать Мура, которому в ту пору уже перевалило за 40 лет, настоятельно уговаривать уже почтенного профессора срочно приехать к нему в Норвегию с тем, чтобы обсудить сокровенные логико-философские проблемы, ибо только он, Мур, остался на всем белом свете, кто в состоянии понять его, Витгенштейна. «Вы должны (! — В. Р.) приехать, как только закончится триместр», — пишет он Муру 18 февраля 1914 года. В намерения Витгенштейна входило написать работу и передать ее Муру с тем, чтобы ее зачли как диссертацию на степень бакалавра. Мур поначалу отнекивался, ссылаясь на то, что ему надо писать статью. Но Витгенштейн был неумолим. В марте он пишет Муру:

Почему ради всего святого Вы не можете писать свою статью здесь'? Вы будете иметь гостиную с прекрасным видом из окна В ПОЛНОМ СВОЕМ РАСПОРЯЖЕНИИ, и я буду оставлять Вас одного ровно настолько, насколько это Вам понадобится (фактически на целый день, если это будет необходимо). С другой стороны, мы могли бы видеть друг друга, как только мы этого захотим. И мы могли бы даже обсудить Вашу работу (какое великодушие! — В. Р.) (что было бы просто здорово). Или вам нужно так много книг? Поймите — Я сам ПО ГОРЛО занят, так что ничуть Вас не побеспокою [Monk: 137].

Наконец, старый добрый Мур сдался и — поехал. 24 марта он уже плыл к Бергену, а через несколько дней они уже «дискутировали», то есть Витгенштейн говорил, а Мур слушал. («Он дискутировал», — с добродушной иронией записал Мур в своем дневнике.)

Первого апреля 1914 года Витгенштейн начал диктовать Муру работу под лапидарным названием «Логика», опубликованную в 1980 году как «Заметки, продиктованные Муру». Заметки начинались так:

Так называемые логические пропозиции показывают логические особенности языка и, следовательно, мироздания, но ничего не говорят [Wittgenstein 1980: 185].

По сути дела здесь в одной фразе заключалась целая доктрина, отличающая логико-философские построения Витгенштейна от всех других логических построений. Различием между сказанным и показанным Витгенштейн решал проблему теории типов, отбрасывая необходимость иерархии метаязыков (подробно см. в главе о «Трактате»). Однако практически никто из последующих логиков эту доктрину не принял, потому что она не является чисто логической, — это скрытая метафизическая, онтологическая теория, романтическая (или постромантическая — экспрессионистская!) по своей сути. Рассел впоследствии совершенно не принял этой доктрины, но Мур, похоже, принимал ее или, во всяком случае, понимал. Этот человек принимал Витгенштейна таким, каков он был, не подгоняя его под свои мерки. Что позволило ему в будущем, когда Витгенштейн отказался от ряда жестких положений своей теории, уже в тридцатые годы стать вторым после Рассела его учителем и до конца жизни Витгенштейна (Мур пережил его на семь лет, он умер в 1958 году) оставаться самым любимым и незаменимым в дискуссиях собеседником (см. статью [Малкольм 1987], весьма оригинально интерпретирующую позднейшие дискуссии Витгенштейна с Муром).

Вернувшись в Кембридж, Мур, проинструктированный Витгенштейном, представил «Логику» на соискание ученой степени бакалавра. Однако научное сообщество Тринити-колледжа, не будучи в курсе психологических проблем Витгенштейна, а также его непременного желания написать, так сказать, логическую «Девятую симфонию», отказалось признать эту работу «диссертабельной» на том основании, что к работе не были приложены введение, обзор и список использованной литературы, на которой базируется подобное исследование.

Ничего не поделаешь, Муру пришлось в письме объяснять ситуацию Витгенштейну. Витгенштейн был взбешен и, как в старые времена, когда гонцам, приносившим дурные вести, рубили головы, он разразился следующим посланием:

Дорогой Мур,

Ваше письмо вызвало у меня раздражение. Когда я писал Логику , я не сообразовывался с Кембриждскими циркулярами, поэтому, я полагаю, было бы справедливо, если бы вы (видимо, в данном случае в лице Мура, как члена Совета Тринити-колледжа: Витгенштейн обращается ко всему Кембриджу — В.Р.) присудили мне мою степень без всех этих бюрократических соответствий с циркулярами! Вроде Введения и Примечаний; я думаю, мои экзаменаторы и так с легкостью увидят, сколько я списал у Бозанкета. — Если я не могу рассчитывать, чтобы для меня сделали исключение даже в таких ИДИОТСКИХ деталях, то я вообще могу отправляться прямо к ДЬЯВОЛУ; если же я вправе рассчитывать на это, а Вы этого не сделали, то — ради Бога — можете сами отправляться к нему (к дьяволу! — В. Р.).

Все это настолько глупо и противно, чтобы писать об этом — Л. В. [Monk: 151].

Через два месяца Витгенштейн опомнился и написал Муру спокойное письмо, в котором попросил нечто вроде извинения. Но все это уже было слишком — даже для Мура. «Думаю, мне не следует ему отвечать, — записал Мур в дневнике, — потому что я не хочу его больше видеть».

Так Витгенштейн покончил с Муром и Кембриджем — на долгие 15 лет.

Мур по прошествии времени остался самим собой. Витгенштейн защитил в Кембридже диссертацию на степень доктора философии в 1929 году при активном содействии Мура и Рассела, которые были его, выражаясь привычным нам языком, «оппонентами». О том, как происходила «защита», мы расскажем в главе, посвященной второму — Большому кембриджскому периоду в жизни Витгенштейна.

С предзакатных зияющих вершин нашего более чем сомнительного постмодернизма с грустью и удивлением взираем мы на дела и манускрипты былых времен. Мы видим — впрочем, довольно неясно — остроконечные шпили Кембриджа — града Китежа, уплывающего в бесконечное. С грустью потому, что, несмотря или благодаря потугам запечатлеть прошедшее, а то и дерзостным попыткам повернуть стрелу времени вспять, что пытался сделать еще в то незабвенное время сэр Артур Эддингтон, за что и был нелицеприятно оборван героем нашего правдивого повествования, записавшим однажды: «когда Эддингтон говорит, что время может изменить свое направление, то это означает не более того, что мы можем изменить направление своих прогулок» («Культура и ценности» [Wittgenstein 1982]), несмотря на все это или благодаря всему этому, прошедшее как было, так и остается прошедшим. И нет уже никакого Витгенштейна, а есть только книги, но кто их написал, достоверно доказать уже невозможно.